— А в милицию зачем?
— Чтобы не тревожили людей попусту. Отец в тот день на работу не пошел, все волновались.
— Разве телеграмма не тебе была послана?
— Откуда ты все знаешь? Мы не поняли кому, у нас с мамой одно и то же имя, и бабушка — Ирка. Мне-то уж никак не могла быть телеграмма.
— Это я послал телеграмму, чтобы ты меня встречала. Откуда я знал, что вы все Ирки? Но я сбежал, увидев вас. Выходит, отчебучил.
— Ой, здорово! Нет, правда?! Неужели ты послал, ох! — Она захохотала, чуть не задохнулась. — Вот за это ты мне нравишься! Ты больше всех мне нравишься.
— Больше всех? — В голову настойчиво стучали слова: «не чисто товарищеские отношения».
Она вдруг вскочила с тахты, отбежала к окну и оттуда негромко крикнула:
— Отвернись на минутку!
Я послушно отвернулся.
— Теперь можно!
Она стояла в немыслимо театральной позе, завернувшись в тюлевую занавеску. Она изгибалась, поворачивалась во все стороны, представляла себя не то персидской танцовщицей, не то индийской, кого-то, в общем, представляла.
Платье ее висело на спинке стула.
Неожиданность ее поведения обескуражила меня.
— Здорово я придумала? — услышал я ее шикарный голос.
Я старался не смотреть на нее.
— Здорово я выгляжу?
Я шагнул к ней, но смахнул чашечку с шоколадом и остановился. В это время в дверь позвонили.
— У бабушки нет ключа, — сказала она, выпутываясь из занавески, хватая со спинки стула платье.
Я направился к окну.
— Сиди, сиди, — сказала она.
Она пошла открывать, а я вылез в окно.
16Поразительно: Иркина мамаша шла по улице с гимнастом! Гимнаст поддерживал ее вежливо под руку, когда они переходили улицу.
Я сделал вид, что их не замечаю, но не тут-то было. Мамаша набросилась на меня с криком, а гимнаст стоял рядышком, держал ее под ручку и кивал башкой, как болванчик.
— Отстаньте от моей дочери! — кричала она мне. — Не смейте ее преследовать! (Вот те на, кто же ее преследовал?) Не смейте терроризировать мою дочь! На вас найдется управа! Болтающиеся без дела молодые люди! Если вы хоть на шаг приблизитесь к ней, если вы скажете ей хоть слово, я приму меры самые решительные! Вы не имеете права влезать в окно в отсутствие родителей! Вы подло всполошили всю семью сомнительными лживыми телеграммами! Нелепей вы ничего не могли придумать? Не попадайтесь на глаза моему мужу, он вне себя от гнева, не попадайтесь ему на глаза! Вы попортили нервы порядочной семье телеграммами, а теперь сбиваете с толку дочь! (Да кто ее с толку-то сбивает?) Как вы смели? Вы знаете, как это называется? Мы за вас возьмемся, имейте в виду, мы это так не оставим, и вы не улыбайтесь, не прикидывайтесь! Зачем вы лазали в окно? Ты видел, Саша, как он вылез в окно?
Саша кивнул.
— А куда вы дели горшки с балкона? Неужели прихватили их с собой? Вы и на это способны, подумать только!..
— А ты не кивай головой, — сказал я гимнасту, — а то она у тебя отвалится.
— У меня к вам особый разговор, — буркнул он, — я вам его выложу в другой раз.
— Лучше скажите мамаше, чтобы она не орала на всю улицу, — сказал я.
— Мы с вами еще встретимся, — сказал он.
— Ведь мы уже встречались, и вы тогда хорошенько получили, и пока с вас хватит. Но если понадобится — приходите за новой порцией.
— Он и тебя оскорбил? Он смел тебя тронуть? Какая наглость!
Гимнаст стоял зверски красный и бормотал что-то невнятное.
Я не мог ее больше слушать. Для меня многовато, внезапно, среди бела дня.
— Дайте пройти! — крикнул я.
Мамаша закричала мне что-то вслед.
Чем я ей насолил? Тоже мне — трое Ирок! Чего на меня взъелась, не пойму. А этот пристроился, мамашу за ручку водит. Спелись, фердибобели. Устроили театральное представление.
Не стоит обижаться.
Свои у них семейные дела. А у нас свои.
17Предновогодняя метель пошла крутить по улицам, норд подул с моря, завертелась пурга бакинская. Захлопали окна, посыпались стекла, завыли провода. Баку — город ветров, дует и дует чуть не каждый день в году. Море сейчас беснуется, а деревья гнутся и качаются. Идут с трудом прохожие навстречу ветру, прижимая шляпы к голове, а к ногам юбки. Ударит ветер в спину и понесет по улице.
В окнах Шторы горел свет.
Я поднялся и позвонил.
— Бальзак! — сказал он хрипло и испуганно. — Приветик…
— Приветик, — сказал я, вошел в дверь без приглашения, боялся, он захлопнет. В любую минуту он может фокус выкинуть, знаем мы теперь.
— Только тише, — предупредил он, — тише. В такую погоду, ай-ай-ай, одичалого коня…
— Не ожидали? — спросил я.
— Тише, — сказал он, — я прошу: тише…
— Не буду тише! — заорал я, вспомнив почему-то московского кинорежиссера.
Я застал его врасплох, но он быстро оправился, вошел в свою роль.
— Возьмем талантливого Маршака, — сказал он, — «…лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит…»
— Не будем брать Маршака! — заорал я агрессивно, не понимая, к чему он клонит. — Вспомните лучше, как вы у меня рыбу копченую вытащили!
— Какую рыбу?
— Воблу, — сказал я, чувствуя, что затеял совсем не тот разговор.
— Какая там еще вобла! Не до шуток. Брось чудить.
— Забыли? По-королевски меня хотели угостить? Теперь вспомнили?
— Вареньем я тебя угощал, а не воблой.
Вполне возможно, он забыл, да и вспоминать было ни к чему.
— Воблу мне подменили, — продолжал я ненужный разговор.
— Что тебе надо? — спросил он, наигранно подбоченясь.
— Будто вы не знаете! Мне нужны деньги, которые я заработал у вас! Вы это прекрасно понимаете. Вы подло от меня сбежали. Вы подлый человек, но теперь вам улизнуть не удастся. Отсюда я вас не выпущу!
— Из моей же собственной квартиры?
— Да, из вашей!
— Тише, я же просил: тише…
Но я зашелся.
— Неужели такие нахальные люди бывают на свете?! Вы надули не только меня! И другие к вам тоже явятся! И придется вам держать ответ, бесчестный вы человек!
— Я никому не должен и ничего не знаю, — сказал он. — Убирайтесь от меня все! Плевать я на вас хотел, дураки несчастные!
— Придется вам все-таки заплатить, — сказал я, чувствуя, что мне становится тяжело дышать от волнения.
— Я без гроша, милый, — сказал он.
— Не пойдет! — сказал я.
— Чего не пойдет?
— Так не пойдет. Платите мои деньги.
— Шиш тебе! — сказал он вдруг. — Понял? Шиш! Давай драться.
Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.
Он стоял передо мной, скорчив рожу, засучивая рукава, и сопел как паровоз.
— Драться? — удивился я. — Вы хотите со мной драться?
Он сразу почувствовал мою уверенность в этом деле.
— А что? — спросил он настороженно.
— Давайте, давайте, подходите ко мне, не стесняйтесь… — сказал я.
— А что? — опять спросил он.
— А ничего, — сказал я, — подходите, я вас стукну. И постараюсь посильней.
Он схватил со стула пиджак и быстро надел его.
— Тогда мы не будем этого делать, — сказал он. — Совершенно ни к чему.
Я боялся, как бы он на моих глазах не выскользнул в форточку, не пролез в какую-нибудь щель, испарился, смылся к черту, дьяволу.
— Что тебе нужно от меня? — сказал он, делая плаксивое лицо.
— Отдайте мои деньги! — заорал я.
— У меня их нет, — сказал он, вызывающе выставляя вперед свою челюсть, — нет у меня денег! Ну, бери меня за горло, бери, чего стоишь.
— Никто не собирается брать вас за горло, — сказал я растерянно.
Он дышал мне прямо в лицо и повторял:
— Бери, бери меня за горло!
Я слегка оттолкнул его, а он нарочно упал, будто я толкнул его настолько сильно.
— Убивают! — заорал он. — Убивают!
— Что мне с вами делать! Нет, я не уйду. Отдавайте мои деньги — и никаких! Не пройдет ваша хитрость! Не уйду я отсюда без денег.
Он опять меня сразу понял. Я так просто не ушел бы. Рванул дверцу шкафа и заорал:
— Бери! Все бери! Пальто бери, штаны, грабитель! Бери все, забирай! — сорвал пальто с вешалки и кинул мне в руки. — На! Грабь! Грабитель!
Пальто показалось мне ничего себе, даже модное, хотя и потертое. Как раз у меня пальтишко старенькое, дрянное. Но стыдно брать у него пальто. Может, оно у него одно-единственное. Да и вообще, снял с человека пальто, получается…
Пальто я ему вернул. По-моему, он на это и рассчитывал.
— Ну, ладно, забирай божка! — Он всучил мне деревянную вещицу, статуэтку.
— Что это? — спросил я.
— Монгольский бог.
— Зачем он мне?
— Продашь.
Я вернул ему монгольского бога и сказал:
— Я у вас работал, верно? Трудился как ишак. Не спал ночами. А вы хотите отвязаться монгольским божком, безделушкой, совесть у вас есть?
