с тобой на второй день посуду вместе часа три мыли, – покачала головой Варя.
– Я еще чашку твою любимую разбил, да?
– Если бы только чашку! – рассмеялась Варя и тут же серьезно посмотрела ему в глаза. – Ты и это помнишь?
– Обрывки какие-то. Как мозаика… Мне кажется… я злой. Так?
– Потом все сам вспомнишь.
– Я должен быть готов! Что произойдет, когда у меня не останется работы?
– Придумаю новую.
– Зачем? Зачем я тебе нужен?
– Ты все вспомнишь. Думаю, уже завтра… – Варя встала. – Я еще немного поработаю. А ты убери со стола и перебери крупу. На ночь хватит?
– Хватит, – буркнул Куйгорож.
Варя улыбнулась и легонько пожала ему руку, остановив снующие пальцы. В это же мгновение ее локоть обвил чешуйчатый хвост. Она вскрикнула.
– Прости, я не хотел! – Он испуганно посмотрел на нее снизу вверх.
Змеевидное кольцо ослабло и сползло к ногам растерянного Куйгорожа. Кожа на Варином предплечье пошла пунцовыми пятнами.
– Ладно, не отвлекаю. Если работы не хватит, – она сглотнула, потирая локоть, – протри везде пыль. То есть муку…
Тремя годами ранее
Варя
К утру рваные раны действительно немного затянулись, покрывшись нежной розовой пленочкой, но в сознание Куйгорож не приходил. Его уложили на старые одеяла, которые Мария по наставлению Дмитрия Михайловича накрыла чистой простыней. Фельдшер остался на ночь в Варином доме, чтобы менять повязки и дать ей самой наконец выспаться. Вот только сон был тревожным. Волки выли и скулили до самого утра. Может, прощались с вожаком, а может, горевали вместе с теми, кто навсегда лишился возможности вернуть себе человеческий облик. После всего пережитого Варя то проваливалась в какой-нибудь кошмар, где волки раздирали на куски совозмея, а потом и ее саму, то вскакивала в поту, подбегала к Куйгорожу и трогала его лоб.
– Что вам не лежится, Варя? Живой, не помрет, говорю же. Нам бы такую регенерацию, как у этих созданий, – ворчал со своей лавки Дмитрий Михайлович. – Сейчас проснется, задаст нам всем жару.
– Вы поэтому не спешили его спасать, да? Из-за быстрой регенерации? – не удержалась Варя.
– Нет, не поэтому. Утром поговорим.
Варя сцепила зубы, чтобы не нагрубить. Разве она имела право предъявлять претензии людям, которые, рискнув своими жизнями, защитили ее от волков? А учитывая отношение местных к «трямкам», из-за Куйгорожа тоже не стоило обижаться.
Дмитрий Михайлович оказался прав. Не успела Варя наконец-то погрузиться в глубокий утренний сон, как ее руку кто-то крепко сжал. Она с криком вскочила в кровати. Перед ней как ни в чем не бывало хлопал желтыми глазами Куйгорож.
– Здорово я их вчера, да?
– Куйгорож, ну ты меня и напугал! Фух… Слушай, если бы не ты… Ты меня спас! И меня, и всю деревню! – Варя потянулась к нему, чтобы обнять, но он отстранился и лишь сильнее сжал ее руку. Только теперь Варя поняла, что ладонь сдавливал хвост Куйгорожа. Она удивленно посмотрела на совозмея.
– А ты – меня спасла. Раньше за меня еще никто не вступался, – грустно улыбнулся он. – Мне надо дело, Варя! – добавил он.
– Тебе вчерашних дел мало? Неужели ты даже после такого не можешь без них обойтись?
– Не могу, – настойчиво повторил Куйгорож. Хватка усилилась.
– Мне же больно, эй! – возмутилась Варя.
– Дай мне дело! – У него заходили желваки, но змеиное кольцо чуть ослабло.
– Началось! – прокряхтел из угла Дмитрий Михайлович, с трудом поднимаясь с лавки. – Дайте ему любое задание, иначе не отстанет.
– Ну я не знаю. Принеси воды, сделай нам вкусный завтрак!
Лицо Куйгорожа тут же расслабилось, он подобрал хвост и радостно побежал на улицу.
– Чур не красть! У нас в доме продукты возьми, не позорь меня перед соседями! – почти закричал Дмитрий Михайлович.
– Красть не бу-у-уду-у-у, дядь Митя-я-яй! – донеслось со двора.
Не прошло и получаса, как в дверь постучали.
– Явился, зараза, – простонал Дмитрий Михайлович, который только-только начал выводить носом трели.
Варя спустила ноги на пол. Она так и не успела заснуть.
– Это я, пап! – послышался полушепот. – Выйди, тут такое дело…
– И этот все про дело. Что ж это за поветрие такое! – тихо заворчал Дмитрий Михайлович, вставая.
– Можете не шептать, я все равно не сплю, – отозвалась Варя.
Бухнула входная дверь. Сергей протопал внутрь, сел рядом с отцом, прочистил горло. Стало неуютно.
– Знаешь, кто был Сыре Верьгизом? – Сергей сделал паузу, а потом сам ответил на свой вопрос: – Старик Ушмай.
Дмитрий Михайлович хмыкнул.
– Нашли?
– Там, где вчера трямка вожака заколол, – кивнул Сергей. – Лежал обернувшимся в человека, один глаз выжжен…
– Куйгорож защищался, – вставила Варя.
– Мы его не осуждаем, – пояснил Дмитрий Михайлович.
– И все же мне очень жаль, что мы принесли с собой такую беду. Пусть и оборотень – он тоже был человеком. А Куйгорож просто хотел спасти меня. И сам чуть не погиб… – Она отвела глаза.
– Варя… – начал Сергей.
– Варвара, – перебил его Дмитрий Михайлович. – Мы чувствуем, что вы обижены на нас за то, что мы не помогли вашему Куйгорожу. Дело в том, что и он, и волки-оборотни не люди. А когда нелюди решают между собой свои дела, человеку нельзя вмешиваться. Последствия непредсказуемы и опасны.
– Я вчера вмешалась. Что теперь будет?
Мужчины переглянулись.
– Боюсь, вам сегодня же придется покинуть деревню, – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Волки будут мстить. Как и тот, кто их на вас натравил.
– Что ж, я и так хотела уходить сегодня. – Она встала. – Дайте только нам с собой немного еды.
Сергей
– Отец, как ты думаешь, Ушмай успел передать сыну бразды правления?
– А как же! Ты же видел вчера. Его место занял молодой волк.
– Где он сейчас?
– Ушел из деревни. Еще ночью, вместе с матерью и братьями. Дом пустой.
– У нас под носом жили…
– Так было даже лучше.
– Ты давно знал?
– Пару лет. А может, чуть дольше…
Легенда о Старом Верьгизе
Есть вещи, о которых лучше не знать наверняка. И не спрашивать, если боишься услышать ответ.
Когда твой отец достает охотничьи ножи, молча пересчитывает их – пять… восемь… двенадцать… – не спрашивай, зачем они ему в час, когда спящие больше всего похожи на мертвых. Когда он заворачивает ножи в тряпье – пять… восемь… двенадцать… – кидает их в мешок из-под муки и тихо крадется из избы – не спрашивай.
Когда отец идет за амбар, снимает обувь и одежду и дрожь проходит по его нагому телу – не спрашивай отчего.
Когда он разворачивает ножи и, скалясь, мечет их в землю, будто пытаясь заколоть, – пять… восемь… двенадцать… – не спрашивай.
Когда он с разгону прыгает через ножи – пять… восемь… двенадцать… – беги.
Беги – и не вздумай смотреть назад, ведь если обернешься, увидишь, как обернется он.
Когда услышишь шорох, и рык, и тяжкое дыхание под окном – не отодвигай занавеску.
Когда над лесом раздастся вой – не смотри на мать.
Когда она, прижав руки ко рту, пойдет за амбар и станет считать ножи – пять… восемь… двенадцать… – не спрашивай зачем.
А утром, утром, когда вернется отец, и в глазах его будет плескаться дикий, неизъяснимый восторг, и он оботрет пахнущие сырой землей ножи и положит обратно – пять… восемь… двенадцать… – ты и тогда не спрашивай.
Не спрашивай, потому что, когда Назаромпаз[60] покроет его бороду сединой, отец скажет все сам. Он скажет тебе: «Иди-ка, что покажу». Достанет ножи –
