– Как ты? – участливо спросил Комар.
– Плохо, – признался Никита. – У меня все в голове шумит и тошнит.
– Зачем тебе нужен был этот поединок? – спросила Кузя.
– Я хотел убить нашу дружбу.
– Убил?!
– Нет, – еле слышно произнес Никита.
– Никитон, ты самоубийца, – уважительно произнесла Кузя.
Знаю, – и Никитон впал в беспамятство.
У него оказалось сильнейшее сотрясение мозга. Больше Никитона я не видел.
Комар сдвинул брови, он всегда так делал, когда волновался или напрягал память.
– Командорства на Клюшке больше нет, поняли, – все обитатели молчаливо опустили головы. – Вы больше не шестерите, не санитарите по поселку. С этой минуты мы горой стоим друг за друга. Если Щука кого-то из вас тронет, мочим его, и он сразу поймет, что мы сила!
– Главное, самим не натрухать в штаны, – добавил Спирик, ему план Комара понравился. – Щука сейчас один, а нас много, надо перестать его бояться.
– Ну, если даже Никитон опустил его ниже плинтуса, – оживленно произнесла Кузя, и все вдруг заговорили, склоняя бывшего Командора, выплескивая наболевшее. Они все вдруг почувствовали себя одной сплоченной семьей.
Командорство появилось задолго до Вонючки. Неподчиняющие режиму и правилам Клюшки создали свою тайную структуру. Теневого лидера называли Командором, понравилось созвучие слова.
Пока дневные лидеры пользовались поддержкой среди обитателей Клюшки, ночные – затихали. Старый директор Лукьянов знал о существовании командорства, но ошибочно считал его элементом подростковой игры, не опасной для Клюшки. Постепенно командорство набирало силы, обрастало своими ритуалами, атрибутами, главным из которых было кольцо Командора, железное кольцо с черепом, передаваемое в торжественной обстановке уходящим Командором преемнику. Пока Клюшкой управляли сильные директора, пользующиеся авторитетом даже среди членов командорства, оно находилось в подполье, влияние их на обитателей было ограничено. Все изменилось, когда на Клюшку пришел директорствовать Колобок.
Главным принципом командорства была круговая порука и полное, беспрекословное подчинение Командору. Строптивым обитателям устраивались «темные», их чморили, в назидание перед другими морально давили. Неугодных воспитателей постепенно выживали, если не помогало – подставляли так, что те вынуждены были уходить или смиряться…
Как хищник, Щука с первого же дня появления на Клюшке Комара почуял в нем угрозу своей абсолютной власти. С появлением Валерки влияние Командора медленно, но уверенно угасало. Щука ради удержания своего командорского авторитета был готов на любые меры.
В спальню, как вихрь, ворвался Тоси-Боси. Он танцевал, сам с собой кружил вальс. Мы с Комаром смотрели и не могли врубиться, что это с Тоси.
– У меня скоро будет папа и мама. Они сегодня приезжали. Меня хотят усыновить, – радостно щебетал Тоси-Боси.
Мы с Комаром были безумно счастливы за нашего Тоси-Боси.
Еще одно небольшое отступление. Оно очень важное для меня. Я узнал, что Матильда собралась уйти из Бастилии окончательно на пенсию.
– Выпущу вас и все, – с энтузиазмом произнесла она, – хорошего понемножку. В этом году сорок пять лет будет как я в педагогике.
– Прилично, – учтиво согласился я. – Вас здесь будет не хватать.
– Свято место пусто не бывает, и многие меня быстро забудут, потому что придут другие.
– Но, я-то стопудово вас никогда не забуду, – искренне заверил я Матильду.
– Спасибо за комплименты. Книгу твою прочитала. Хвалить не буду, но с грамотностью Аристарх крупные пробелы, особенно по орфографии, – Матильда сокрушенно покачала головой. – Она у тебя хромает на две ноги, а не на одну, как мы с тобой.
– Я знаю, – покраснев, ответил я.
– В одном я уверенна, как ты выражаешься на сто пудов, – она внимательно посмотрела на мою ощипанную голову, коснулась ее рукой. – С тебя будет толк.
– Почему вы так решили?
– Человек тянет свой крест, он не легче, не тяжелее, а такой, какой может выдержать сам человек. Ты свой крест нес достойно, не расплескав своих проблем на других. Если бы ты знал, сколько великих в этой жизни поднялось из болота, ты бы ахнул. Научись зря небо не коптить, и тогда ты всего добьешься. И к тебе придет и слава, и признание, и человеческое счастье. Его также надобно выстрадать. У тебя был сложный период. Возможно, это связано с возрастом.
– Возрастом?! – не понял я.
– Да, – уверенно подтвердила Матильда. – У всех наступает трудный возраст. У кого-то в пятнадцать, у кого-то в двадцать, у кого-то в шестьдесят. Человек должен испытывать потрясения, чтобы понять чего он стоит в жизни.
Матильда бросила на меня грустный и нежный взгляд, один из тех взглядов, которые переворачивают душу.
– У меня все будет хорошо, – заверил я Матильду. – Вот увидите, я обязательно выбьюсь в люди.
– В твоем возрасте меняться, значит взрослеть, – заключила Матильда.
Не знаю почему, но я был уверен, как никогда, что так у меня все и будет в жизни – я выбьюсь в люди. Мой трудный возраст подходил к концу…Я это чувствовал.
____________________
Такса пришла на дежурство раньше обычного. Ее об этом попросила Железная Марго. Переодевшись в каптерке, баба Таисия важно пошла по детским комнатам. На втором этаже было безлюдно. Часть обитателей ушла на дискотеку в сельский клуб, остальные расползлись, кто куда, как мыши по норам. Такса, тяжело шаркая домашними тапочками, вошла в шестую спальню и застыла, потеряв от испуга на мгновение дар речи. Она медленно опустилась на пол, хватая ртом, недостающий ей воздух. Придя в себя, на четвереньках выползла в коридор, и в таком виде я увидел бедную старушку. У нее было перекошенное лицо, словно ее чем-то тяжелым придавили.
– Ну, вы Таисия Владимировна, даете?!
– Там… – хватая ртом воздух, – он висит, – сдавленным голосом произнесла старуха…
Я со страхом зашел в шестую спальню. На крюке висел Зажигалка. Лицо его было сизо-синим, язык вывалился изо рта и мне, показался таким длинным. Спасать его уже было поздно.
– Зачем, ты это сделал? – я опустился на пол, обхватив руками колени Зажигалки, и заголосил от отчаяния на всю комнату.
Рядом, на полу валялась раскрытая тетрадь, его дневник. Я подтянул тетрадь к себе. На раскрывшейся странице черным фломастером крупно была написана последняя фраза, которая все объясняла: «Я никому не нужен» и три жирных восклицательных знака.
Поселковый клуб находился в перестроенном здании бывшей церкви. С предбанника любой попадал в зал, в центре которого находился повидавший виды бильярдный стол, по углам с двух сторон были расставлены теннисные столы, по стенам прибитые крючки для одежды. В дискотечный зал, в котором проводились все культурные мероприятия поселка, попадали с двух сторон: с улицы, через пожарную дверь и через первый зал.
Валерка в клуб пришел не один, в компании с Чапой и Спириком. Меня они так и не сумели уломать идти с ними. Теперь я себя постоянно пилю за то, что тогда не пошел с ними на ту злополучную дискотеку.
К девяти вечера в поселковом клубе народу было полная коробочка. Парни больше сидели, глазели, как танцуют девчонки. Щука вошел в зал с дымящей сигаретой во рту, он был под градусом, ноги его заплетались. Увидев Валерку, Щука пошел к нему.
– Базар есть, – развязно произнес он и ударил Валерку в грудь. – Выходи на улицу, если очко не жим-жим, – Щука разразился громким хохотом, привлекая к себе всеобщее внимание зала. – Поговорим, как настоящие мужики. Пришло время нашего с тобой Комар поединка, – он презрительно сквасил физиономию. – Не на жизнь, а на смерть!
Щуке нужен был позарез реванш после неудачного «честного поединка» с Никитой. Он сразу почувствовал, как Клюшка демонстративно от него отвернулась, власть неумолимо ускользала из его рук. Комар поднялся.
– Пошли, – спокойно произнес он, нахмурившись, направился к выходу, вовлекая за собой из дискотеки остальных обитателей Клюшки.
Спирик предчувствуя беду, побежал на Клюшку за Большим Леликом. Встретив меня в коридоре на первом этаже, крикнул: «Щука за клубом с Комаром дерутся в честном поединке». Я как был в рубашке и кроссовках, так и побежал к клубу.
Тем временем толпа вышла на снежный пустырь. Первым ударил Щука, Валерка, потеряв равновесие, упал, но быстро вскочил на ноги, и, сгруппировавшись, зафинтил Щуке под всеобщий одобряющий возглас толпы по скуле.
– Мочи его, Комар, – закричали вокруг.
– Кому ты это бакланишь, – Щука злобно взглянул на Чапу, тот от испуга вжал свою тощую шею внутрь куртки.
Все вокруг прижухли, как листья осенью, когда их неистово колошматит ветер. Щука отдышался. Его лицо передернула нервная судорога. Ненависть, которую Щука испытывал к Комару, можно было сравнить с той ненавистью, которую питал Валерка к Командору – и эти взаимные чувства накалились до предела. Они стали заклятыми врагами с первого дня пребывания Комара на Клюшке.
