– Это все ты, Командор хренов, – начал он тоном, который прямо-таки дышал грубостью в каждом слоге.- Я знаю, что здесь не обошлось без тебя, – Папа грозно скрестил руки на груди и поджал губы, ожидая признаний от Командора. Его на повал сразила широкая, открытая улыбка Щуки.
– Что вы, Сергей Владимирович, – Щука честно и преданно смотрел в глаза Колобка. – Я на такую подлость не способен!
– Тогда назови, кто это сделал, – прошипел директор, казалось, он от напряга взорвется.
– Не знаю! – негодующе произнес Щука. – Убить такого гада мало! – добавил он гнева в своем голосе.
Обитатели, слушая Щуку, молчаливо давились смехом. В Командоре погиб артист.
– Это полный бедлам, – воскликнула сокрушенно Трехдюймовочка. У нее был чересчур огорченный вид.
Папа, окинув толпу обитателей не предвещающим ничего доброго взором, сообщил, что мы все его запомним на долго и, что он возьмется теперь за Клюшку ежовыми рукавицами. Мы не знали, что такое ежовые рукавицы, но понимали, что Папа начнет зверствовать. «Я из вас сделаю сынов полка», – грозно обещал Вонючка, проходя между нашими рядами.
На следующий день новое построение. Обнаружилась пропажа печати. Приехала милиция, допрашивали Щуку, Никиту, конкретно взяли в оборот Сигу. Бесполезно. Все клялись собственными матерями, их здоровьем, что ничего не знают. Вонючка обещал всех засадить в спецуху, но печать это не вернуло. Менты неприкаянно шарахались по детдому три дня и вынуждены были уехать, не солоно хлебавши. Клюшка же долго и с удовольствием вспоминала историю падения Великого Колобка от Педагогики.
Все педагоги делятся на две категории: мазохисты и садомазохисты. Мазохисты – это те, которые сами живут и другим дают, а садомазохисты – сами нормально не живут и другим не дают. Пенелопа относилась ко второй группе. После уроков она оставила всех еще на один дополнительный. Деваться было некуда – остались. Когда до конца урока оставалось минут десять, двери кабинета открылись, и в класс вошла Маркиза. Всем своим видом она демонстрировала важность.
– Я на минутку, – предупредила она Пенелопу, обвела всех взглядом, словно, проверяя, всем ли на месте. – Так, люди, – приказным тоном начала она, – смотрим на меня.
– Если мы люди, тогда это не класс, а людская, – не отрывая голову от журнала, с сарказмом заметила Пенелопа. – В девятнадцатом веке, так назывались прихожие у помещиков.
– Я учту ваши ценные замечания, Белла Ивановна, – едко процедила сквозь зубы Маркиза.
Пенелопа и бровью не повела. Все с тем же хмурым, скептическим выражением она вытащила из черной дамской сумки, лежащей на столе, сменные очки, сказав не громко в сумку:
– Казя, фу! – потом, как бы случайно взглянув на заучиху, извинилась, что перебила ее.
– На этой неделе приезжает большая комиссия, – значительно произнесла Маркиза, как будто объявила тайну государственной важности. – Проверять будут вас, – она рукой показала на нас. – Смотреть будут все, начиная от тетрадей заканчивая дневниками. Белла Ивановна, – теперь Маркиза повернулась к Пенелопе, – чтобы все оценки стояли в журнале и, чтобы ни одного неуспевающего, – тоном, исключающим любые возражения, потребовала Маркиза. – Сюрпризов мне не надо иначе на педсовете никого не пожалею, – грозно закончила она.
– То, что вы нам Екатерина Васильевна предлагаете, называется служебным подлогом и это уголовно наказуемое дело, – спокойным голосом заявила Пенелопа с места.
Маркиза замерла с выпученными глазами, краснота, идущая из шеи постепенно стала разливаться по всему лицу.
– Что вы себе позволяете, Белла Ивановна, – сдавленным голосом процедила Маркиза, возмущенная поведением Пенелопы. – Как вам не стыдно такое говорить при детях!
– Чего мне стыдиться? – Пенелопа пожала плечами. – Своей честности?! У меня ученик двойку не получает, он ее зарабатывает.
– Вы ставите два не ученику, а своей некомпетентности! – нервно выкрикнула Маркиза.
– По поводу компетентности ничего не могу сказать, индивидуальщиков не учу, – Пенелопа надменно снисходительно посмотрела на раскрасневшуюся Маркизу. – Учу нормальных лоботрясов, которые не хотят учиться, но я их всячески заставляю это делать. Так сказать, насилую учебным процессом.
Неожиданно угрюмую тишину класса прорезал писклявый собачий лай.
– Это еще, что такое? – в замешательстве воскликнула Маркиза, она метнула недоумевающий взгляд на Пенелопу.
– Казя домой хочет, – спокойно проговорила ни капли не смущенная Пенелопа, нежно держа в руках маленькое лысое создание: карликового пинчера, который вылез из ее дамской сумочки. – Казя устал, – как ни в чем не бывало, приговаривала она, – Казя кушать хочет. Сейчас мамка, пойдет домой и Казеньку накормит.
Плотная, мускулистая, по-мужски широкоплечая фигура Маркизы выпрямилась и напряглась, словно перед прыжком.
– Белла Ивановна, – к Маркизе вернулся дар речи. – Сколько раз вам можно указывать, что в школе собакам не место?
– Мое рабочее время, Екатерина Васильевна, закончилось. Это дополнительная консультация, которую вы назначили без согласования со мной, и я так понимаю, что ко всему прочему она еще и бесплатная! Так, что не надо мне указывать, куда девать Казю!
– Я тоже работаю без выходных, – вспыхнула, задетая за живое, Маркиза.
– Екатерина Васильевна, не кричите, Казя этого не любит, – и словно поняв слова хозяйки, маленький Казанова разлаялся на весь класс, чем вызвал всеобщий смех.
– Ну, знаете, с вами невозможно работать, – Маркиза резко повернулась и разозлено вышла из класса.
Радостный маленький Казанова издал победный лай. Пенелопа в наших глазах выросла до героя, заткнула за пояс саму Маркизу, заместителя директора по учебной работе.
В два ночи я проснулся, как будто меня, что разбудило. Я открыл спросонья глаза и едва не свалился с кровати: прямо на меня в темноте таращились глаза Никитона. У меня душа от испуга сбежала в пятку.
– Ты меня напугал! – мое сердце еще продолжало заполошенно колотиться.
– Аристарх, халява есть небольшая, – шепнул Никитон. – Со свинарника мешок комбикорма нужно стащить, мужик сразу стольник дает, мне страшновато одному идти. Пойдем вместе, деньги поделим.
Я легко согласился, мне нужны были деньги для подарка Ленке. Я быстро оделся, Никитон осторожно открыл дверь спальни и выглянул в коридор. Бесшумно ступая по скрипящему деревянному полу, мы дошли до лестницы, быстро сошли по ней на первый этаж. Входная дверь была открыта. Мы молча дошли до свинарника. Никитон полез в знакомое место за ключами.
– Кто-то был до нас, – озабоченно произнес он. – Ключи не на том месте.
– Главное, что вообще есть.
Никитон согласился. Он достал из кармана куртки фонарик и посветил.
– Куда этот комбикорм надо отвезти? – спросил я шепотом.
– Во двор Трехдюймовочке, завтра она с нами расплатится.
– Ну, значит, отвезем, – я взял ключи у Никитона, открыл двери свинарника, и мы зашли внутрь.
Свиньи, зачуяв вошедших, издали хрюкающий звук. Никита открыл дверь склада. Мы вдвоем взяли за концы мешок и потащили к выходу.
– Аристарх, поищи, тут где-то в углу были старые санки, – Никита отдал мне фонарик, сам же остался на улице возле мешка.
Я пошел искать санки и через минуту вышел.
– Никитон… – голос мой дрожал. – Ты только это…, ну не психуй, но там, на сене, кажется, лежит дохлая Стюардесса.
– Что, – вырвалось у Никиты, и он вбежал в свинарник.
Собака лежала на боку, оскалив зубы.
– Стюардессочка, – заплакал Никита и дрожащей рукой дотронулся до собаки и, сразу отдернул, почувствовав, что руки прикоснулись к чему-то липкому.
– Аристарх, нормально посвети на Стюардессу.
Я направил фонарный луч на собаку, ее шерсть была в крови.
– Ее убили! – с болью произнес Никита.
Его блуждающий взгляд остановился на бычке от сигареты. Механически он его поднял, посветил на него фонариком, прочитал на ободке фильтра «Бонд».
– Здесь был Макс, – сиплым голосом произнес он. – Это он Стюардессу убил.
– Не может быть, зачем ему это? – не поверил я.
– Не знаю, но это он убил мою собаку, и это он увозил на повозке комбикорм, его видать об этом также попросила Трехдюймовочка. Это все Щука. Только он один у нас курит «Бонд». Я ему Стюардессу ни за что не прощу, – и Никита решительно направился к выходу.
– А, комбикорм?
Никита остановился, повернулся.
– Мне он не нужен, – крикнул Никита и скрылся в темноте.
Я постоял некоторое время возле мешка с комбикормом.
– И мне он не нужен, облезет Трехдюймовочка, шиш ей, а не наш комбикорм.
Я затащил мешок обратно в коридор свинарника, мимоходом с грустью взглянул на Стюардессу. «Ну, если это ты, Щука, то ты заварил кашу!», после чего закрыл двери свинарника.
Луны не было; звезды сверкали в темном небе, словно россыпь искр; но равнина, застывшая в неподвижности, в бесконечном молчании, все же светилась тусклой белизной. По дороге на Клюшку я увидел в небе падающую звезду. «Надо загадать желание», и я его загадал.
