На ужин был чай с остатками хлеба. Нестеренко подъел крошки от буханки и принялся думать о вчерашнем ресторане «Ариетта» и о форели, которую он не доел. Форель показалась ему невкусной — он любил белую форель, а ему принесли розовую. Сейчас Нестеренко не без основания полагал, что он стрескал бы любую форель — и белую, и розовую, и в горошек.
На следующий день повторилось то же — подъем, оправка, паршивый завтрак и паршивый обед. На этот раз Нестеренко не сделал ошибки и употребил кашу без остатка, а потом два часа потратил на тренировку. Никто не мешал ему отжиматься и лупить по воображаемому противнику.
Нестеренко вспотел и как следует проголодался, и при виде обеда начал громко ругаться.
Чем больше проходило времени, тем глубже крепло внутри Сазана убеждение, что происходит что-то не то. Никто не кричал: «Нестеренко, с вещами на выход!» Никто даже не вызывал его на допрос. Все попытки его попросить охранника передать что-то на волю наталкивались на железобетонную стену.
В первый день Сазан полагал, что произошла какая-то бюрократическая осечка. Во второй он подумал, что Калинин, может быть, просто слишком болен и весь вчерашний день его штопали и чинили — тут не до служебных дел.
На третий день Сазан понял, что его продали.
Господи! Как он бездарно купился! Зачем полковнику Владлену Калинину делить свои лавры с каким-то бандитом! Его просто вульгарно подставили, в лучших традициях отморозков и спецслужб. Он таскал для Калинина каштаны из огня, он рисковал получить пулю в лоб в кабаке «Ариетта», а все зачем? Чтобы храбрый полковник мог приписать себе честь обнаружения мешка с порошком и ареста шайки наркодельцов в составе Кагасов — Сергеев — Нестеренко?
На четвертый день его вызвали на допрос. Вывели из камеры, заставили стать лицом к стене, застегнули наручники и повели.
Калинина в кабинете, где происходил допрос, не было. Вместо него сидел какой-то пожилой майор с лошадиной упрямой мордой и залысинами при ушах.
— Вот, распишитесь, Валерий Игоревич, что с обвинением вы ознакомлены, — сказал майор, пододвигая Нестеренко бумагу.
— Какое обвинение?
— Наркоторговля.
— У вас что, «крыша» поехала? Я работал с Калининым!
— У нас есть данные оперативной съемки, свидетельствующие о вашей активной роли в наркогруппировке, — сказал майор.
— Какой съемки? Той, когда я сам помогал Владлену дублировать изображение? Это съемка моими камерами! Купленными на мои деньги! В моем доме!
— Героин был обнаружен на вашей даче? — спросил майор.
— Это не мой героин! Я ограбил трейлер!
— Ваши соучастники называют вас одним из главных организаторов преступления. Они показывают, что, будучи недовольны необходимостью делиться, вы инсценировали ограбление трейлера и забрали всю партию себе, с тем чтобы потом оказывать давление на партнеров.
— Позовите Калинина, — сказал Сазан.
— Полковник Калинин занят. Он встретится с вами, когда сочтет нужным.
Сазан молча рванулся из-за стола. Руки его сомкнулись на горле майора. Падая, майор успел ударить рукой по вделанной в стол кнопке. Дверь кабинета растворилась, послышался грохот сапог. Сильные руки оторвали Сазана от его жертвы.
Чиркнул электрический разряд, и в кабинете запахло озоном. Сазан успел увернуться от первого охранника, блокировать занесенную руку с шокером и врезать ему коленом в пах. Но тут второй охранник что есть силы ткнул усиками шокера в спину арестованному. Это был шокер с очень сильным разрядом, безусловно, запрещенный к гражданскому применению и, скорее всего, переделанный умельцами ФСБ из более безобидной модели. Нестеренко рухнул на пол.
Спустя пять минут все было кончено. Сазан сидел в углу, тяжело ловя воздух ртом и прижимая руки к животу. Изо рта его стекала струйка крови.
Майор невозмутимо охорашивался.
Нестеренко открыл глаза и невнятно пообещал:
— Суки. Менты позорные. Передайте Калинину — пусть он ко мне к живому не подходит.
— Увести арестованного, — распорядился майор. На пятый день Нестеренко стало все равно. Он не притронулся к завтраку и обеду, разве что выпил сладкий чай, и только лежал ничком на шконке. Каким-то чудом после драки на допросе ему разрешили лежать днем: видимо, боялись, что иначе арестованный потребует перевода в лазарет.
Он уже побывал у хозяина — почти десять лет назад, отсидев два года за хулиганство. Тогда это была общая камера, вонь, грязь, ощущение загубленной жизни, хамство ментов и необходимость каждую секунду отстаивать перед сокамерниками свой невеликий статус.
Теперь было другое.
Тогда против него был нагловатый, пьющий участковый, которому хотелось иметь как можно меньше проблем на своем участке и который был рад спровадить хулиганистого парня в командировку к белым медведям. У участкового был красный нос, вечно слезящиеся глаза и жена весом в двести килограммов. Тогда против него был человек.
Теперь против Валерия Нестеренко была вся государственная машина.
Армия.
Правительственная служба.
ФСБ.
Он, бандит, уголовник, посмел вмешаться в неторопливое функционирование государственного механизма. Он помешал генералу и чиновнику в ранге заместителя министра совершать преступление и тем самым нарушил монополию ФСБ на разоблачение всех и всяческих преступлений против государства.
ФСБ была намерена получить свою монополию обратно. Для торговли с армейскими генералами ей вовсе не было нужно громкого процесса против Сергеева — ей была нужна возможность такого процесса. Ей была также нужна возможность свалить большую часть вины на бандита по имени Валерий Нестеренко. Сейчас, наверное, где-нибудь в хорошем кабаке, за стаканом легкого красного вина и блюдом гигантских креветок, вздымающих черные в пятнышках хвосты среди фигурных огурчиков и плачущей зелени, беседовали двое: генерал от ФСБ и генерал от авиации. Генерал от ФСБ обещал замять скандал и выставить организатором наркобизнеса Валерия Нестеренко, если генерал от авиации сделает то-то, то-то и то-то и через свои контакты в правительстве добьется того-то, того-то и того-то. Генерал от авиации соглашался сделать то-то, то-то и то-то, если с доблестной российской авиации будет снято пятно, посаженное ею на блестящий мундир защитника отечества, а Валерия Нестеренко провозгласят российским Пабло Эскобаром.
Здесь, в маленьком бетонном чулане в самом центре Москвы, в двух шагах от администрации президента и в десяти шагах от Кремля, Валерий Нестеренко чувствовал, как на него давят все этажи здания на Лубянке и все этажи власти, населенные бесчисленными чиновниками, бюрократами и генералами. Как против него оборотилась вся мощь слабого, распадающегося, пораженного гангреной коррупции, но от этого не менее ужасного государства.
И против соединенной мощи всего этого государства у него, Валерия Нестеренко, молодого московского авторитета, уважаемой «крыши» нескольких мелких банчков и фирмочек, а теперь и сети автозаправок, — не было никакого шанса.
ФСБ не было смысла выпускать его живым. Зачем? Не болтают только мертвые. Генералы договорятся и спишут на Нестеренко все грехи, а потом Сергеев уйдет на заслуженную пенсию, а Нестеренко найдут повесившимся в камере.
Перед глазами Сазана вставали люди, которых он вот так же, кивком головы или коротким «да» по телефону отправил на тот свет. Никто не мог сказать, что он застрелил кого-нибудь раньше, чем тот это вполне заслужил. Но разве про Нестеренко нельзя было сказать то же самое? Разве полковник Калинин, которому он доверился, не отплатил ему той же монетой, которой он, Нестеренко, отплатил пришедшим к нему людям Голема?
Нестеренко внезапно вспомнил этих троих: как они растерянно оглядывались кругом, когда Голем вошел в комнату, в которой они сидели, в сопровождении Сазана и еще трех людей. Как первый из них сообразил, что сейчас произойдет, и залился грязным матом… В чем они были виноваты? В том, что Шило убили, а Голем не тянул на босса и они просчитали расклад раньше, чем прочие?
Сазан не видел, как их гасили, и не распоряжался похоронами, но в памяти его стояло, как один из них, двадцатилетний щуплый парень, бросился в ноги Нестеренко и стал целовать грязные ботинки и Сазан ударил его носком ботинка в лицо.
Но больше всего в памяти его стоял Миша Ивкин, свернувшийся в клубок от боли на бетонном полу аэропорта.
***
Полковник Калинин провел три дня в ведомственной больнице. Его кололи, кормили и снова кололи. Четвертый день он отлеживался дома, а на пятый явился на работу, слегка прихрамывая и с царапиной на щеке, но в безупречно отглаженной сорочке.
Его непосредственный начальник, генерал-лейтенант госбезопасности Грымов, встретил Калинина как именинника.
— Ну, Владик, — сказал он, — мы с тобой сорвали банк! Нам за преступление века «Оскара» впору давать!
