Патре, недоумевая, где он и не грозит ли ему опасность: “Один он не справится, – рассуждала она. – Он натворит глупостей”. Но с каждым месяцем выносить их разлуку было все легче. Они были принципиально несовместимы. Йохану “требовалась совершенно другая спутница жизни, способная принять его без критики, без вопросов и споров”. В начале их отношений Урсула была его подчиненной, теперь же оказалась с ним на равных, а быть может, стала представлять даже больший интерес для Центра, чем он. Упрямый и старомодный, он бы никогда не смирился с этим неравенством. Однако, когда внутри нее рос ребенок Йохана, разлука с ним отдавалась непреходящей, тупой болью. При виде своего беременного силуэта в витрине магазина Урсула думала: “Как печально, что моего ребенка не ожидают с радостью
два человека”.
На самом же деле это было не так. Преданная Ольга Мут, которой было теперь пятьдесят пять, ощущала себя в своей стихии, готовясь к появлению новорожденного, присматривая за Мишей и осторожно поддерживая семейные шпионские операции. Олло прекрасно понимала, что ее хозяева были шпионами, боровшимися против фашистов, и она их одобряла, ни словом об этом не обмолвившись. Она знала, что поздно ночью хозяйка дома, девочка, которую она до сих пор называла Ураган, отправляла радиосообщения с помощью нелегального передатчика, спрятанного в граммофоне, на проигрывателе которого стояла пластинка с увертюрой Бетховена “Эгмонт”. Сотрудничество двух женщин было негласным, и в основе его лежала не столько политика, сколько личная преданность, и оно ни разу не становилось предметом обсуждений. “Я ни разу не упоминала о характере моей работы, – писала Урсула. – А Олло о ней не спрашивала”. Ольга Мут была не только няней, но и подручной разведчицы.
27 апреля 1936 года в клинике пригорода Варшавы Урсула родила здоровую девочку, которую назвала Яниной, или, коротко, Ниной. Спустя восемь часов она снова была в квартире, “сидя у приглушенной лампы за своим нелегальным передатчиком” и отстукивая сообщение, начинавшееся со слов: “Пожалуйста, простите мне опоздание, но я только что родила дочь”.
В письме родителям она была менее сдержанна: “Какое блаженство – приезжать домой и видеть стоящую перед нашим домом в лесу маленькую колясочку с оккупанткой… Олло – чудесная помощница и без ума от Янины. Руди очень занят”.
Нине было полгода, когда Центр дал Урсуле указание перебраться в Данциг (ныне Гданьск), чтобы поддержать местное осажденное коммунистическое подполье. Руди продолжит работать в Варшаве, чтобы обеспечить продление их вида на жительство. Балтийский порт Данциг был “вольным городом”, автономным городом-государством, зажатым между Польшей и Германией и теоретически независимым от обеих стран. В действительности же ни о какой свободе не было и речи: большинство жителей составляли немцы, в правительстве доминировали нацисты, а к 1936 году набирала обороты кампания по включению Данцига в состав Третьего рейха. Урсула прибыла в город в разгар “нацификации”: “Свастика развевалась над административными зданиями, стены государственных учреждений были увешаны портретами Гитлера, поляков терроризировали, евреев запугивали, преследовали и арестовывали”. Карл Хофман, молодой коммунист с “тонкими чертами лица” и мучительным чахоточным кашлем, организовал небольшую ячейку Сопротивления, которая устраивала диверсии на судостроительной верфи, где собирались подводные лодки, и строила планы по выводу из строя семафоров, чтобы помешать вторжению нацистов. Урсула была их связующим звеном с Москвой.
Урсула, Олло, Миша и Нина переехали в залитую солнцем квартиру в современном доме в районе Олива. Днем Урсула ходила по магазинам с малышкой в коляске и собирала донесения от шпионов Хофмана, а по вечерам, когда все остальные уже спали, доставала из граммофона передатчик и обменивалась сообщениями с Москвой. Как матери двух маленьких детей, легальное прикрытие ей больше не требовалось.
Миша пытался подружиться с местными детьми. Однажды он спросил у матери: “Что значит «воспрещается»?” Она ответила, что это значит “нельзя”. Мальчик продолжал расспросы: “Что значит «еврей»?” Она попыталась сменить тему. Миша стал распевать: “Запрещено курить, запрещено евреям, запрещено шуметь”. Она попросила его замолчать. Он придумал другие слова: “Плеваться разрешается, евреям разрешается, петь разрешается…” И тут она в первый и единственный раз в своей жизни дала ему пощечину. Со слезами на глазах Миша выбежал из комнаты. Урсула не ожидала от себя такого поведения. Нервы не выдерживали. “Что будет с моими детьми, если меня схватят?” – недоумевала она. Она пыталась утешить себя мыслью, что “у них обоих светлые волосы и голубые глаза, это защитит их от любых зверств”. Но она знала, что это не так.
Работа была унылой, опасной и неблагодарной, но Урсулу отблагодарили.
Вскоре после шестого дня рождения Миши из Центра поступило беспрецедентное сообщение, адресованное лично ей: “Дорогая Соня, Народный комиссариат обороны решил наградить вас орденом Красного Знамени. Горячо поздравляем вас и желаем дальнейших успехов в вашей работе. Директор”.
Учрежденный после революции, орден Красного Знамени был высшей советской военной наградой, вручавшейся за мужество и героизм в бою. Он был присужден Сталину, а также Троцкому. Поначалу Урсулу смущала оказанная ей честь, она думала, “не переоценивают ли ее роль”, но потом прониклась тихой гордостью. За прошедшие шесть лет она не раз рисковала жизнью в Шанхае, Маньчжурии и Польше. Еврейка из Германии, коммунистка-разведчица при правящих в Данциге нацистах, Урсула знала, что арест означал бы депортацию в Германию, заключение под стражу и смерть. Она недооценивала себя, и вот, сам директор 4-го управления признавал ее достижения бойца невидимого фронта Красной армии.
Через несколько дней на улице у дома она столкнулась с женой нацистского чиновника, жившего этажом выше, кумушкой-фашисткой, умудрившейся не заметить, что Урсула еврейка.
– У вас часто бывают помехи на радио? – спросила женщина.
– Я не замечала, – ответила Урсула, почувствовав пробежавший по телу холодок. – Во сколько?
– Около 23:00… Вчера ночью опять был очень плохой сигнал.
Накануне вечером Урсула отправляла в Москву длинное сообщение.
Дама продолжала щебетать:
– Муж говорит, кто-то тут рядом радирует. Он хочет распорядиться, чтобы дом в пятницу окружили…
В тот вечер, после того как свет в квартире этажом выше был потушен, Урсула отправила в Москву молнию, сообщив, что немедленно переносит передатчик в другое место и ждет ответа. Она установила его в тайнике, принадлежавшем одному из членов агентуры Хофмана. Москва повторила свой ответ несколько раз: “Возвращайтесь в Польшу”.
Миссия в Данциге продлилась три месяца.
Еще одно сообщение поступило после ее возвращения в Варшаву: через несколько дней на оговоренном месте с Урсулой должен был встретиться один товарищ. При виде самого полковника Туманяна с его широкой улыбкой она едва сдержала порыв расцеловать его. Отмеченные наградами советские военные герои не
