не узнал в этом бородатом серьезном мужчине своего сына.
- Это я, папа. Что ты хотел? - Федор поморщился, уловив запах вина, исходящий изо рта отца.
- Посмотреть на твою мельницу.
- Ну, пойдем. - Сын посторонился, давая Григорию пройти вперед.
Они пошли по утоптанной дорожке к главной стройке, и Федор, зорко следящий за тем, чтобы отец не покачнулся и не упал, вдруг понял, что, вместо того чтобы торжествовать - дождался наконец, что папаня, считавший его мечту утопией, убедится, как он заблуждался, - испытывал смутное чувство разочарования и досады. Все же могло быть иначе! Если бы Григорий не был таким глупым, бездарным, упрямым, они вместе бы радовались сейчас, глядя на мельницу будущего.
- Большая, - протянул отец, с удивлением глядя на огромное строение.
- Будет еще один этаж и высокая крыша.
- Сколько планируешь производить?
- 4500 пудов.
- В неделю?
- В сутки.
- Н-да, - Григорий понурился. Он все никак не решался сказать то, ради чего, собственно, приехал.
- А как дела на наших фабриках?
- Ну. В целом. Пожалуй. Э…
- Так плохо? - Сердце Федора сжалось, ему претила мысль, что то, ради чего дед так много трудился, развалилось.
- Сынок, сейчас такие времена. Ты же знаешь, кризис и все такое. - Григорий горько вздохнул. - Но мы выберемся.
- Зачем ты приехал?
- Я помощи просить хочу. - Отец присел на круглое бревно, зашарил по карманам, выудил из нагрудного плоскую фляжку, свинтил крышку и с жадностью присосался к горлышку. Федора передернуло, он совсем не пил, поэтому считал алкоголиков кончеными людьми.
- Какой?
- Финансовой. - Григорий вытер губы рукавом модного, но мятого пиджака.
- Мне двадцать лет, отец, и у меня нет своих денег.
- Да знаю я, знаю. Но у тестя твоего полно.
- Вот ты у него и попроси.
- Мне он не даст. - Григорий опять поднес фляжку к губам, но там уже не осталось ни капли. Он горестно вздохнул, облизнул пересохшие губы и уставился на сына. - Ну?
- Я попрошу.
- Правда? - Взгляд отца просветлел.
- Но с условием.
- Конечно, проценты…
- Ты сложишь с себя все полномочия. Я знаю, что унаследую фирму только через год, но ты можешь назначить меня управляющим или коммерческим директором.
- А это видел? - И Григорий сунул под нос сына кукиш. Его уже пошатывало, и взгляд из усталого стал стеклянным, ничего не выражающим.
- Из-за гордыни ты готов проср… пустить по ветру все наше состояние?
- Да! Да! Вот посмотрим, что ты сделаешь, когда фирма будет твоей. Посмотрим, как склеишь разбитую чашку. - Григорий пьяно хихикнул. - Умный ты очень. Куда мне до тебя? Вот и жди, дедов любимчик, когда рак на горе… А! - Он махнул рукой, пошатываясь, развернулся и, неловко ступая, побрел по дороге к воротам.
Федор смотрел отцу вслед, пока тот не скрылся из виду. И неожиданно для себя понял, что помимо гордыни, упрямства, тупой самоуверенности Григория останавливает еще кое-что. Может быть, ненависть к сыну за то, что его Алексей любил больше, больше доверял, больше считался и никогда не называл «фитюлькой». Неужели родной отец настолько ревнив, злораден, мелочен, что готов пойти на все, чтобы Федор унаследовал лишь обломки былой непоколебимой империи? Мысль эта пронзила Егорова, пригвоздила к месту, и неожиданно горько стало на сердце оттого, что еще один родной человек его предал.
Глава 10
В родном имении Федор не был уже давно - с той ночи, когда увидел на сеновале то, что не следовало. Но в этот пасмурный ноябрьский день, когда серая дорожная грязь мешалась с первым снегом и тусклое солнце пробивалось сквозь пелену облаков, он трясся в экипаже, приближаясь к деревне.
На поездку его уговорила Нонна, она очень хотела помирить Егоровых, да и не терпелось ей познакомиться с Зинаидой. Родственники, как-никак. Егоров долго отнекивался, ссылался на занятость, но жена, как надоедливая муха, все жужжала и жужжала, да еще таращилась на него из-под своих кустистых бровей, так что Федор не мог больше сопротивляться и нехотя согласился. Хотя, если уж положить руку на сердце, побывать в имении ему хотелось не меньше, чем Нонне. Почему? Да потому, что он давно не видел Зинаиду, которую почти любил, и очень давно не говорил с отцом по душам. Да, Григорий совсем не тот родитель, которого он себе выбрал бы, но все же родная кровь. А дед его всегда учил, что доверять можно только своим. Федор был не согласен - доверять нельзя никому, даже Николаю-угоднику, тот хоть и святой, но и его может бес попутать, - но иногда ему казалось, что, если бы его поддерживал родной человек, ему было бы гораздо легче. А то все сам, сам. Чужаки кругом, враги, недоброжелатели, завистники и дураки. Разве только тесть да Нонна в него верили. Но уж если они, чужие люди, смогли стать ему поддержкой, почему бы не опереться на родного отца!
Федор оглядывался напряженно. Родные места - березняк, ручей с деревянным мостком, колодец-журавль, скрипучий, старый, - не радовали взора. То ли погода была виной, то ли… Федор воскресил в памяти застывшее лицо Георгия, его пронзенную грудь и понял, что дело не в этом. Что есть поверженный враг? Лишь повод для торжества. А вот тоска, одиночество - это действительно страшно. Дед умер, мамы нет давно, даже конь Герцог околел, а без них имение уже не то. И сеновал снесли, и дом одряхлел, и в конюшне, кроме пары кобыл, нет уже никого. А еще эта осень противная, изморозь, грязь непролазная.
Они подъехали к крыльцу. На нем, закутанная в шаль, стояла Зинаида, она улыбалась, но во взгляде ее не было веселья. Она изменилась: в черных волосах появилась седина, кожа утратила эластичность, да и одета она была на этот раз совсем не модно.
- Приехали? Как я рада. - Мачеха чмокнула Федора в щеку, сердечно поздоровалась с Нонной. - Проходите в дом, замерзли, наверное.
Федор вошел в знакомый коридорчик, скинул перчатки, не глядя бросил их на кованый бабкин сундук, который он не раз вскрывал в детстве, надеясь найти там скелеты убиенных и съеденных ею людей. Потом он прошел в светлую горницу; скромная, совсем не барская, она была любимым местом старшего Егорова, дальше по коридору
