будто они могут что-то исправить. Нарыдавшись, Лиза извинилась, подала руку отчиму, сердечно, мягко пожала и поднялась в свою комнату отдохнуть: оказывается, прямо с вокзала она заехала на кладбище и просидела там полдня. На брата она даже не взглянула.
Федор пребывал в странном оцепенении с того мига, как она вошла в их дом. Что он испытал? Радость, странное облегчение, жалость и боль. А еще он понял, что Лиза, даже уставшая, похудевшая, утратившая всю прелесть юности, грустная и отстраненная - самая любимая, желанная и единственная, нужная ему.
Когда гости разошлись, Федор поднялся к сестре в комнату. Он постучался, и этот робкий стук был так не похож на тот, что издавало его трепещущее сердце.
- Войдите. - Тихий голос отца раздался из-за двери.
Федор осторожно вошел. Огляделся. Он помнил эту светлую, так не похожую на все остальные комнату. Вот трюмо, пуфик, вот картина на стене, вся такая солнечная, приятная, вот кровать. На ней Лиза. Свернувшись калачиком, подложив под щеку отцову руку, она сладко спит. Через полуоткрытые пухлые губки вырывается воздух. Лиза по-детски сопит, и лицо ее безмятежно.
- Как она?
- Я дал ей валерианы. Ей нельзя бы нервничать.
- Можно я посижу с ней?
- Нет, - решительно сказал Григорий, осторожно высвободил свою руку и вывел сына из комнаты.
- Почему?
- Она просила.
- Просила не пускать меня к ней? - Федор зло зыркнул на отца.
- Именно. Она тебя боится.
- Почему это?
- Она не говорит. А я не настаиваю. Ладно, пошли. - Григорий взял сына под руку, но тот отстранился.
- А она знает, что это ты убил ее мать и мою жену?
- Я не убивал их. - Григорий зажмурился, горько вздохнул. - Господи, как ты можешь, сынок. Я же… Это несчастный случай.
- Она знает?
- Да. Я рассказал ей, и она простила меня.
- Значит, убийцу своей матери она видеть хочет и даже мурлычет на его руке, а меня нет?
- Вон! - в сердцах выкрикнул Григорий. - Вон из моего дома! И не приходи больше сюда! Слышишь?
- Как пожелаете, - холодно проговорил Федор и ушел. Если Лиза не хочет его видеть, ему здесь делать нечего.
* * *
Потянулись дни, недели, месяцы. Ничего, кроме его мельницы, для Федора не существовало. И вот настал день, когда его красавица была возведена целиком. Теперь оставалось только установить и наладить оборудование, нанять людей, закупить сырья - и эх! Ко всему прочему благодаря Нонне он стал богатым вдовцом: приличный счет в банке (на женские мелочи, как то: тряпки, побрякушки, она денег не тратила, вот и копились они, множились), пакет акций сталелитейного завода, принадлежавшего Емельяну, дом на Нижнем базаре, ну и земельки чуть-чуть. Егоров даже не предполагал, что его благоверная владеет таким количеством «достоинств», но был этим приятно удивлен. Все деньги со счета и от продажи акций (тестю по рыночной цене) были пущены в дело, а именно - на оборудование пристани в двух километрах от Ольгина, на реке Оке, и строительство конторы на пустыре недалеко от его фабрики.
Жил Федор больше в своей времянке, в N-ске бывал редко, когда приезжал, останавливался у Емельяна, но, хоть и встречал тесть радушно, больше суток он в гостях не задерживался, желтый же дом с колоннами вообще решил продать.
Помимо дел, которых было немало, в город его звало еще кое-что - он ждал, что Григория посадят. Федор, конечно, не знаток законов, но по идее - человек, по вине которого погибли люди, должен понести за это наказание. А насколько ему было известно, отец не только не сидел в тюрьме, но даже не был под следствием, ко всему же прочему пил, говорят, беспробудно. Еще судачили, что Лиза вытаскивает его ночами из кабаков и везет домой, при этом ни словом не дает понять, что винит его в смерти матери.
Однажды Егоров не выдержал:
- Емельян Савич, скажите, отчего батя все гуляет?
- А чего ему делать? Фирму-то развалил.
- Почему его не судят?
- Чего? - Тесть глянул на Федора из-под очков.
- Он же поджег дом, это все знают.
- Он не специально, - буркнул Емельян.
- Какая разница? Из-за него погибли женщины. Почему его не судят?
- Ясно почему. - Тесть скомкал газету и швырнул в камин. - Я велел дело замять.
- Вы? Но Нонна…
- Моя дочь умерла, с этим ничего не поделаешь, и часть вины за это лежит на Гришке.
- Часть? - Федор не верил ушам своим, ему-то думалось, что Емельян ненавидит поджигателя так же, как и он.
- Он был пьян, сынок. А это, знаешь ли… - Тесть махнул рукой. - Впрочем, ты не знаешь. Он себя сам наказал, ему с этим жить. Пусть доживет спокойно свой век на воле. Не желаю я, чтобы ты, мой зять, прослыл сыном каторжника.
- Мне все равно.
- Имя деда хоть не погань. Негоже Егорову в тюрьме сидеть, даже такому никчемному, как Гришка.
И он вышел из комнаты, большой, лохматый, мускулистый. Грозный и страшный в темноте, словно чудище лесное. И такой слабый. Федор скривился. Он думал, Емельян похож на него - жесткий, беспощадный, не забывающий обид. А оказалось, обычный слабак. Распустил нюни, пожалел, простил, забыл…
Егоров тряхнул головой. Муть с глаз, та, которая появлялась всякий раз, как он начинал заводиться, постепенно спала, и взгляд его, уже осмысленный, но еще дикий, упал на камин, в котором пламя танцевало свой ритуальный танец. И в этот миг огонь показался ему живым существом, хитрым, нервным, безжалостным, таким, каким был он сам. И Федор, признав в нем равного себе, доверительно прошептал: «Я отомщу! Дай только срок!»
Глава 11
В двухэтажном здании из серого кирпича, что на Народной, вот уже пятьдесят лет располагалась контора фирмы «Егоровъ». Дом был старым, обшарпанным, но с претензией на западный шик. Федор не любил его, особенно не нравились ему фитюльки на балконах, да и сами балконы ему казались лишними. Они с дедом давно хотели это здание продать, а под контору найти нечто более подходящее - элегантное, серьезное, современное.
Федор оглядел кабинет, в котором ему предстоит провести многие трудовые часы. Да, помещение - дрянь. Потолок протекает, вон в углу слой штукатурки обвалился, паркет сто лет
