вертится главным образом вокруг кадетов. Объясняется это, конечно, тем, что они ярче всего выразили столь сильную в русском обществе и народе жажду закона, жажду правового порядка»[223]. Кн. Д. И. Шаховской на партийной конференции в июне 1915 года декларировал: «Какие силы в стране могут дать почин народной организации? Наша партия. Направо и налево – нет силы»[224]. На VI съезде партии в феврале 1916 года A.B. Тыркова прямо заявляла: «Без кадетской партии наша страна была бы похожа на Турцию: направо и налево от нас еще неорганизованный хаос»[225].
«Народ» и революция. Февральская революция привела к созданию Временного правительства, в котором наиболее полно была представлена именно кадетская партия. Широкая демократизация абсолютно соответствовала партийной программе. Однако у кадетов не оказалось никакого иммунитета к наступающей анархии. Кадетская газета «Речь» отмечала, что сила правительства «прежде всего моральная». Партийный рупор объяснял природу новой власти: «Действенна она лишь постольку, поскольку опирается не на „войска, милицию и суд“, а на организованное общественное мнение страны, на организованную народную волю. Каждый обыватель – частичка этого народа. И первый его долг сейчас – участвуя в организации общественного мнения и народной воли, помогать организации власти»[226]. Кадет М. Л. Мандельштам в те же дни писал: «Отныне правительство – это народ, революция – это порядок, власть – это мы все. ‹…› Понять это нетрудно. Но трудно нам, привыкшим всю жизнь быть в оппозиции и в революции, ‹…› проникнуться до глубины души сознанием совершенно чуждого для нас психологического уклада. ‹…› Легко далась народу власть и свобода; но трудно будет ее организовать и удержать ‹…›. Постараемся провести народное дело свободы между Сциллой и Харибдой; между призраком реакции и призраком анархии»[227].
С началом Апрельского кризиса новым правительством была опубликована декларация, в которой говорилось: «Призванное к жизни великим народным движением, Временное правительство признает себя исполнителем и хранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. С тех пор как Временное правительство стоит у власти, оно ни разу не отступило от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственной преграды. ‹…› К сожалению и к великой опасности для свободы, рост новых социальных связей, скрепляющих страну, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя…»[228]. Таким образом, революционная власть могла лишь плыть по течению в ожидании сменщика.
Представители кадетской партии разработали законодательство о выборах в Учредительное собрание, однако затем партия полностью проиграла на них эсерам и большевикам. После разгона собрания в январе 1918 года кадеты признали его несоответствующим задачам развития России и посчитали необходимым созыв нового, но «при более подходящих обстоятельствах»[229]. В предисловии к «Истории второй русской революции», написанном в конце 1920 года, Милюков констатировал: «Революционный процесс вышел более стихийным и менее сознательным, чем хотелось бы непосредственным деятелям революционной эпохи. Если роль вождей в событиях оказывается менее активной, то зато должно быть сильно исправлено и расхожее представление о пассивной роли инертной массы. Масса русского населения, казалось, действительно только терпела. ‹…› Но, обозревая теперь весь процесс в его разных фазисах, мы начинаем приходить к выводу, что терпение масс все же не было вполне пассивным. Массы принимали от революции то, что соответствовало их желаниям, но тотчас же противопоставляли железную стену пассивного сопротивления, как только начинали подозревать, что события клонятся не в сторону их интересов. ‹…› Если из мрака небытия, в котором мы погребены под обломками великих руин, нам удастся зафиксировать эту светлую точку вдали, то это соображение поможет излечить самый упорный пессимизм и, быть может, внушить отчаявшимся и тонущим, каких теперь так много, желание жить дальше, чтобы работать для родного народа на новом пути, избранном им самим»[230]. Признавая частные ошибки вождей «народа», Милюков тем не менее не отказывался от метафизической правоты партийной программы. Иными словами, по мнению бывшего кадетского лидера, «народ» продолжал реализацию этой программы без помощи самих кадетов.
Итак, для кадетской партии «народ» выступал основной политической ценностью. Под ним понималось все население России, включая образованную общественность. Подобный смысл этого понятия был новым, созревшим в революционных условиях 1905 года, и уже не предполагал традиционного противопоставления «народа» и «общества». «Народ» противопоставлялся исключительно «власти» и рассматривался как будущая гражданская нация. Призванием «народа» становилось конструирование нового политического строя, основанного на принципе народного суверенитета. Кадеты исходили из представления о едином линейном развитии человечества, вследствие чего ни один «народ» не обладал какими-то значимыми уникальными чертами и развивался в одном направлении с другими. Кадетская партия воспринималась ее членами как подлинное олицетворение общенародных интересов. Полноценным народным представительством могло выступать лишь Учредительное собрание, созванное на основе всеобщего избирательного права. Создание Временного правительства в виде народной власти, как и широкая демократизация 1917 года соответствовали кадетской программе. Однако партийная идеология и практика не предполагала никаких возможностей противостоять революционной радикализации «народа».
Андрей Тесля[231]. «Еврейский вопрос» в публицистике Ивана Аксакова[232]
Прежде всего оговоримся, учитывая сохраняющуюся остроту рассматриваемых в данной статье сюжетов и повышенную общественную чувствительность к ним, что целью данной работы является реконструкция внутренней логики и эволюции публичной позиции И.С.Аксакова по «еврейскому вопросу». Мы не считаем нужным делать в тексте как по поводу конкретных суждений и оценок Аксакова, так и по поводу его позиции в целом оговорок о моральной и политической неприемлемости антисемитизма – они бессмысленны именно потому, что оказываются слышимы лишь теми, кто уже разделяет эти воззрения, а те, кому было бы весьма актуально расслышать и усвоить эти суждения, оказываются изначально к ним невосприимчивы. Наша задача иная – продемонстрировать место «еврейского вопроса» в системе представлений Аксакова и те основания в его доктрине, которые приводят к конкретным суждениям, являющимся не случайными и не (только) следствием увлечений, страстей или помрачения рассудка.
* * *
В фокусе русской общественно-политической мысли «еврейский вопрос» оказывается намного позже, чем становится предметом имперской политики. Как хорошо известно из работ, например, Дж. Клиера, петербургская администрация, с подачи местных властей, начинает осознавать наличие новой категории подданных и необходимость особых режимов управления уже в конце XVIII – самом начале XIX века, по мере того как упорядочивается система управления новоприобретенными после разделов Речи Посполитой территориями[233].
Для славянофильского круга «еврейский вопрос» практически не существует вплоть до 1860-х годов. Следует отметить, что и позже еврейские сюжеты будут значимы далеко не для
