эти понятия выступали как синонимы (см. пункты 1-4, 6, 7, 11)[205].
Революционная эпоха сделала понятие «народ» в кадетской риторике приоритетным по сравнению с «обществом». Оформившаяся в октябре 1905 – январе 1906 годов программа Конституционно-демократической партии оперировала равнозначными понятиями «народ», «граждане» и «население» (см. пункты 1, 11, 24, 30)[206]. Таким образом, окончательно отвергалась, по словам H.A. Гредескула, «мысль о народе, но не о народе как о нации, и тем менее как о нации, организованной в государство, а о народе – как о социальном члене внутри нации или внутри государства, о народе как подчиненной массе – в противоположность господствующим классам общества [курсив мой. – Ф. Г.]»[207]. Простонародье именовалось в партийной программе «народными массами» (пункт 32)[208].
Народный суверенитет. «Народ» и «нация». «Народ» в рамках такого подхода рассматривался как будущая гражданская нация, «третье сословие», призванное к конструированию нового политического строя. Большинство партийцев полностью разделяли «крылатую фразу Тьера», которую приводил в своих мемуарах В. А. Маклаков: «Монархия будет демократической по целям, конституционной по форме, или ее вовсе не будет»[209]. После Февральской революции кадеты сразу стали республиканцами. В присяге члена Временного правительства, составленной кадетом Ф. Ф. Кокошкиным и утвержденной 11 марта 1917 года самим правительством, отмечалось: «По долгу члена Временного правительства, волею народа по почину Государственной думы возникшего, обязуюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и своею совестью служить верою и правдою народу Державы Российской, свято оберегая его свободу и права, честь и достоинство и нерушимо соблюдая во всех действиях и распоряжениях моих начала гражданской свободы и гражданского равенства и всеми предоставленными мерами мне подавляя всякие попытки, прямо или косвенно направленные на восстановление старого строя. Клянусь приложить все разумение мое и все мои силы для осуществления в полноте всех обязательств, Временным правительством всенародно на себя принятых. Клянусь принять все меры для созыва в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительного собрания, передать в руки его полноту власти, мною совместно с другими членами правительства осуществляемую, и преклониться перед выражением сим собранием народною волею об образе правления и основных законах Российского государства [курсив мой. – Ф. Г.]»[210].
Имея в виду происходящие изменения в понимании «народа» и, по-видимому, желая избежать терминологической путаницы, П.Б. Струве еще в 1905 году попытался ввести в отношении «народа – общества» понятие «нация»: «Народ подобен еще тягучему раствору, в который должна быть брошена какая-то твердая крупица для того, чтобы эта бесформенная масса превратилась в упругий и сверкающий кристалл нации»[211]. Позднее он писал: «Национальная идея современной России есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией. Государство и нация должны органически срастись»[212]. «Государство», таким образом, все же мыслилось вне «нации».
Однако в партийной риторике слишком буржуазное понятие «нация» не укрепилось и применялось преимущественно во внешнеполитическом контексте при обсуждении «национальных задач»[213]. Еще в 1901 году Милюков, объясняя разницу между «национальным» и «общественным» самосознанием народа, отмечал: «В народном сознании, по закону контраста, запечатлевалось преимущественно то, что составляло особенность, отличие данной национальности от соседних, и этот национализм переносился из области внешней политики в область внутренней. Однако дальнейшие усовершенствования в процессе выработки общественной мысли должны были привести рано или поздно к совершенствованию „народного самосознания“. Из „национального“ оно должно было сделаться „общественным“ – в смысле большего внимания к внутренней политике, лучшего понимания требований современности в этой области и более активного отношения к этим требованиям. Таким образом, только что отмеченные два оттенка в содержании „народного самосознания“ знаменуют собою в то же время два последовательных момента в развитии этого самого содержания. ‹…› Простая справка с современным народным самосознанием наиболее развитых стран Европы покажет, что хранителями национального самосознания являются группы, программа которых имеет целью сохранение остатков прошлого, тогда как выразителями общественного самосознания становятся другие группы, занятые преимущественно устройством лучшего будущего. ‹…› „Национальное самосознание“ представляется с характером более или менее традиционным, тогда как „общественное самосознание“ имеет характер реформаторский»[214].
«Народ» и партия. Понятие «народ» («русский народ») рассматривалось как политическое, вне этнического («племенного», «национального») контекста. Этносы именовались «национальностями» или «народностями»[215]. «Народ» не воспринимался как уникальное целое, его развитие подчинялось естественным законам развития всего человечества[216]. «В противоположность прежним толкованиям необходимо настойчиво подчеркивать, что „национальность“ есть понятие не естественно-историческое и не антропогеографическое, а чисто социологическое», – отмечал Милюков[217]. Поэтому от «народа» требовались правильные решения, соответствующие этим законам. Но «народ» мог и ошибаться, действуя вопреки своим подлинным интересам; в своем наличном выражении он не являлся идеалом и критерием истины. Правильные решения должны были подготовить передовые люди страны. П.Н.Милюков полагал, что «народ сам поручит дело своей реформы людям, которым он верит»[218].
Выразителем народного суверенитета должно было стать Всероссийское учредительное собрание. Учрежденная монархом цензовая Государственная дума рассматривалась кадетами как «народное представительство» лишь условно. Оценивая избирательное законодательство 1905-1906 годов, Милюков заключал: «Мы критикуем избирательный закон правительства, потому что считаем, что собранные на основании его представители не могут быть достаточно авторитетны в глазах страны»[219]. Тем не менее, заявляя с думской трибуны о связи «народа» и «народных представителей», Милюков отмечал: «В нас он видит первых законных исполнителей своей воли. И он посылает теперь нас сюда ‹…› сказать власти всю правду о стране, узнать для страны всю правду о власти и сделать то, что осталось ею несделанным»[220]. Дума без кадетов для Милюкова, безусловно, не могла бы претендовать на подобное осуществление народной воли. Основным требованием созданного в августе 1915 года при непосредственном участии кадетов Прогрессивного блока стала «власть, опирающаяся на народное доверие»[221].
Кадетская партия осознавала себя в России уникальной «всенародной» партией, лучшей частью «народа», носителем и интерпретатором единственно верных идей. Отвечая на адресованный кадетам упрек социал-демократов «С народом мы или с правительством?», Милюков замечал: «Да, мы с народом, но мы отвергаем претензии тех, кто один хочет говорить от имени народа и ограничивает понятие народа книжным термином „сознательного пролетариата“»[222]. Правильно, по мнению кадетов, понимая народные интересы, партия не только выражала, но и формулировала их. Ведущий публицист «Русской мысли» кадет А. С. Изгоев писал: «Казалось бы, все организации к.-д. разгромлены. Партия ‹…› осуждена почти на полную бездеятельность и чуть ли не на разложение. ‹…› Лучшие силы ее тем или иным способом в большей их части изъяты с политической арены. Словом, разгром полный. И все же политическая борьба наших дней и по сию пору
