Работа фотокора хороша тем, что у меня появляется база и оборудование, которое я могу использовать в личных целях. А ещё, это бесценные знакомства. В отсутствии соцсетей именно благодаря газете можно на других посмотреть и себя показать.
Вот только как я буду объяснять маме отказ от математической мечты? Пожалуй, что никак. Перевалю в будущем эту миссию на товарища Молчанова. Он при желании может быть убедительным.
Мы с Подосинкиной молча выходим из здания райкома и идём по скверу перед ним. После её демарша мне разговаривать с няшей не хочется. Сегодня она несла откровенную чушь, и это после того, что я для неё сделал. Пусь психует сколько влезет.
Стемнело, и на смену освещённому центру, перед нами лежат тёмные улицы. Каблучки редакторши звонко разносятся в тишине.
— Скажи, Альберт, — вдруг она разрывает тишину, — Эта девушка на фотографиях… Что ты к ней испытываешь?
— Да… ничего, — откровенно отвечаю я.
Подосинкина останавливается и смотрит мне в лицо, словно что-то выискивает в нём.
— Ну ты и мерзавец, Альберт Ветров, — она разворачивается и уходит к своему дому, решительно потряхивая кудряшками.
Глава 20
Во время бега можно думать о чем угодно. Это выгодно отличает его от многих других видов спорта. Попробуй отвлекись на боксе. "Мне надо обдумать пару идей… пойду ка я побоксирую". Любой соревновательный спорт концентрирует до предела.
А здесь наоборот. Можно отправить свою мысль в полёт, и с любопытством наблюдать, куда она направится и где приземлится. Сегодня мои мысли упрямо вьются вокруг Подосинкиной.
Не знаю, что виновато в этом больше: мой маршрут, или то, что няша-редактор вчера меня изрядно удивила.
Сегодня, на свежую голову, у меня появляется версия странного поведения комсомолки и спортсменки. А вчера я только похлопал глазами ей вслед, пробормотал что-то вроде "дура-баба", и пошел спать.
В ревность со стороны Подосинкиной я не верю. Я ей не ровня. Марина — девушка столичная, с претензиями и амбициями. Влюбляться в простого выпускника, даже спасшего её от партийного порицания и пьяного хулигана, она не будет. А ревность, как ни крути, предполагает некие чувства.
Романтичной натуре редакторши польстило моё "рыцарское" поведение. Может, уже представила себе, как я буду томиться от восторга по отношению к ней, а она небрежно и с лёгкой досадой отвергать мои ухаживания. Еще и вздыхать сочувственно "бедный мальчик, как жаль, что он так молод".
Не исключено, что роль "пажа при королеве" настолько понравилась няше, что она сама предложила мою кандидатуру в качестве редакционного фотографа.
Фото с другой девушкой, тем более красивой, стали для редакторши холодным душем. Словно её с пьедестала сбросили, да ещё и похихикали. А то, что всё это происходило исключительно в её белокурой голове не имеет никакого значения.
На лужайке возле дома Подосинкиной не оказывается. Мне наплевать, а вот Николай расстраивается. Он третий день топает своими ножищами рядом со мной, хотя до сих пор мы не обменялись и словом.
— Небось на работе уже, — говорю в пространство, — дел сегодня привалило.
Николай молчит. Червячок любопытсва точит его. Мы бежим рядом в одном ритме, даже дышим в такт.
— С чего ты взял? — не выдерживает милиционер.
— Так работаю я с ней вместе, — дружелюбно улыбаюсь.
— Работаешь?! — удивляется Николай.
— Откуда, по твоему мы знакомы? — перехожу на "ты".
Это в форме он "при исполнении", а тут мы оба в кроссовках, а значит равны.
— Старовата она, чтобы быть моей одноклассницей, — ухмыляюсь.
Да, это мелкая месть, зато какая приятная.
— А кем работаешь? — спрашивает младший лейтенант.
— Стажёр, пока, — объясняю, — а так, фотограф. Хочешь, про тебя фоторепортаж сниму?
— Не надо, — смущается Николай. — Да и не о чем…
— Как это не о чем?! — говорю, — "Наш советский постовой, он ведь тот же часовой!"
Спохватываюсь, уже когда слова вылетели изо рта. Язык мой — враг мой! Но младлей Степанов подвоха не чует.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я же правда после армейки, и сразу сюда! — говорит, — хотел в уголовный розыск, как майор Томин из "Знатоков", но там академию надо заканчивать. А в постовые сразу взяли.
— А где служил? — уточняю.
— В ВДВ, — гордо говорит Николай.
— Кирпичи лбом ломал?! — восхищаюсь я.
Николай хмурит брови, но на лице у меня чистое мальчишеское восхищение.
— Лбом не ломал, — отвечает, — кулаком да. Об лоб бутылки бил.
— Ты не знаешь, где у нас в Берёзове побоксировать можно? — задаю вопрос, ради которого и затевал весь разговор.
— А ты умеешь? — милиционер оглядывает мою щуплую фигуру.
— Отец учил немного, — вру, конечно, но иначе свои навыки не могу объяснить никак. — Погиб он, на производстве.
— Приходи вечером к отделу, — говорит Николай. — Сообразим что-нибудь.
Просто киваю, а внутри ликую. Кажется, мой вопрос с физической подготовкой тоже решается. Если только берёзовский Ромео не решил свести со мной счеты таким причудливым способом. Заманить, а потом отлупастить. Поглядываю на его простодушную физиономию. На Маккиавелли он точно не тянет.
На этот раз расстаёмся мы вполне приятельски.
Обливаюсь дома водичкой из ведра, что в последнее время заменяет мне душ, и делаю себе отметку, что пора позаботиться хотя бы о летнем варианте этого элементарного удобства.
Моя родительница, как и большинство берёзовцев, по этому поводу не переживает и ходит два раза в неделю в общественную баню. А летом народ запросто купается на речке, причем в укромных местах и вовсе неглиже.
Завтракаю на скорую руку и бегу на своё новое место работы. А то Подосинкина еще чего-нибудь себе надумает, и начнет мне козни строить. Пора перевести наши отношения из плоскости романтических в исключительно рабочие.
Редакция газеты "Вперёд!" располагается в самом дальнем конце центральной улицы Ленина. Здание это в какой-то мере историческое. Именно здесь заседал совет крестьянских и солдатских депутатов под руководством тов. Хренова.
Некторые несознательные краеведы потом объявят, что большевиком товарищ Хренов не был, а был он махновцем, и занимался по большей части обобществлением имущества, в особенности продовольствия и крестьянских жен. За что его земляки и шлёпнули прямо во дворе того самого дома.
Сейчас же память о легендарном товарище бережно хранится. Пример тому, мемориальная табличка у входа в редакцию.
Внешний вид редакции не впечатляет. Это приземистый и длинный одноэтажный дом с маленькими окошками, выкрашеный голубой краской. До революции здесь, видимо, была какая-то заготовительная контора.
Зато стены толстые. Зимой будет тепло. а летом не жарко. Ныряю в дверь и попадаю в прохладу прихожей. Благодать!
По центру здания идёт длинный коридор, от которого расходятся двери кабинетов. Не смотря на ранний час, в глубине тарахтит пишущая машинка. Иду на звук.
— Доброе утро Марина Викторовна.
Подосинкина поднимает глаза. Во взгляде тщательно демонстрируемое равнодушие.
— Здравствуйте, Ветров. Вы по какому делу?
Спина напряжена. Подбородок поднят. Так и ждёт, что я начну отношения выяснять. Это для девочек, лучшее развлечение. Не дождётся. Нет у нас отношений, и выяснять нам нечего.
— Не терпится приступить, Марина Викторовна! — вытягиваюсь по стойке смирно, — партия сказала надо...
— Не ёрничайте, вам это не идёт, — кривит губку Марина.
— Я не ёрничаю, я полон энтузиазма, —начисто игнорирую её капризки, — мне нужно лабораторию посмотреть. А то после, вы меня в штат возмёте, задач нарежете… А снимать мне чем? Пальцем? А фотографии печатать?
— Похоже, вы и пальцем неплохо справляетесь, — фыркает Подосинкина, — модели довольны?
— Хотите попробовать, товарищ редактор? — отвечаю.
Блондинка краснеет. До неё только доходит двусмысленность этих слов.
