— Я про фото!
— Я тоже.
Подосинкина резко встаёт, роняя на пол стопку листков бумаги. Наклоняется чтобы их поднять. Я делаю то же самое, и мы едва не сталкиваемся лбами. Редакторша отшатывается, словно её бьет электричеством.
— Пойдёмте, — она выпрямляется, — покажу лабораторию. Работы там непочатый край.
В коридоре она снимает один из ключей с дощечки, в которую вбиты гвоздики и шагает по коридору. На ней сегодня синее платье с пышной юбкой. Такую кажется называли солнце-клёш.
Все двери в редакции еще закрыты. Особого трудового рвения среди сотрудников я не замечаю. Подосинкина доходит до одной из дверей, поворачивает ключ и тянет ручку на себя.
Просторное помещение завалено хламом. Сломаные стулья, свернутые в рулоны плакаты, пишущая машинка с перекосившейся кареткой, кадушка с фикусом, который засох раньше чем Подосинкина появилась на свет…
— А из фото-оборудования что-нибудь есть? — уточняю.
— Ищите, — машет она рукой. — я не нашла.
— И куда это всё?
— Вытаскивайте на улицу, — говорит. — Как закончите, я трактор вызову. Увезут.
Она разворачивается на каблучках и уходит в свой кабинет. Помощи мне ждать не приходится. На Подосинкину, которую я пару дней назад угощал мороженым, эта фифа не похожа совершенно.
На обычного, среднестатистического мужчину такие перепады оказывают шоковое воздействие. Он начинает копаться в себе, ищет, в чем неправ. Потом извиняется. Всё ради того, чтобы вернуть ту милую кошечку, что мурлыкала для него вчера.
Прав поэт: "для женщины прошлого нет". Она меняет настроение так, как ей удобно в данный момент. И не в домёк ей, что после этого мужчина частенько меняет женщину.
Я замыкаю лабораторию на ключ и отправляюсь за Женькой. Вдвоём веселее, и хотя друг достался мне "по наследству" от прежнего Алика, я привыкаю к нему как к неотъемлимой части моей новой жизни. Наверно потому, что в прошлом у меня друзей не было. Были приятели, собутыльники, бизнес-партнеры. А вот чтобы "друг"…
Так, чтобы отдать последнюю рубашку, ввязаться в безнадёжную драку… Или с утра таскать тяжеленные пыльные столы и стулья, которые лично тебе на хрен не упали.
— И ты не пойдёшь в политех? — в третий раз переспрашивает Женька.
— Не-а.
—А теть Маша в курсе?
— Нет, пока.
— А Лидка?
Блин, неужели Алик делился с другом своими свадебными планами? Хотя, похоже, у этих двоих секретов не было.
— Ну а что, —говорю, — жениться-то я не отказываюсь. Будем с ней вместе на сессии в город кататься. Угу, на мопеде. Блин, Жендос!
Стол чуть не падает мне на ногу. Женька выпускает его из рук. Он ржет, держась за живот.
— Да она от тебя сама сбежит! — стонет он, — "вместе кататься...". Вот облооооом ей выйдет!
— Только не рассказывай никому, — говорю, — пусть сюрприз будет.
— Могила! — клянётся Женька.
Мимо нас на работу подтягиваются сотрудники. Проходит грузный мужик лет пятидесяти, с усами как у Пабло Эскобара и отвисшими бульдожьими щеками. За ним проскакивает невзрачный мужчинка непонятного возраста с жидкими волосами, зачёсанными на лысину.
Прыгающей, птичьей походкой появляется седой, как лунь старик в толстенных очках, из-за которых выглядывают живые мальчишеские глаза. Он останавливается возле нас и с любопытством интересуется.
— Ребята, а вы с какой целью это делаете?
— Лабораторию освобождаем, — говорю, — я работать в ней буду. Я ваш новый фотограф Альберт Ветров.
— Дождались! — на лице старика появляется улыбка, словно я святой Моисей, и сейчас накормлю его манной небесной, — радость, то какая! А уж Мариночка как обрадуется! Уколов! Алексей! Специальный корреспондент!
Он хватает мою руку и трясёт ей дергая вниз, словно проверяя, прочно ли она приделана к плечу.
— Альберт Ветров, — говорю, — а это мой друг, Евгений, помогает он мне. Алексей, а по отчеству вас как?
— Какое в моём возрасте отчество? — смеётся Уколов. — Ниночка, посмотри! У нас наконец-то будет фотограф!
Пышная дама в чересчур тесном для её фигуры летнем платье и с томным взглядом останавливается и вступает в беседу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нинель, — представляется она, — поэтесса. Ну и так… пишу разное…
На лице Нинели отражается страдание, с каким ей приходится писать всю районно-газетную муть.
— Видали мы уже фотографов! — на шум на крыльце появляется "Эскобар". Последный у меня портсигар спёр. И десять рублей не вернул, которые до получки занимал.
— Вас как не послушать, Иван Петрович, вы всё о деньгах переживаете, — Нинель строит глазки сразу всем присутствующим мужчинам, включая безмолвного Женьку. — нет бы о вечном.
— Вечный портсигар был! — подхватывает "Эскобар", — дедов еще.
— А ты Нинель, я погляжу, бессеребряница, — вступает новая участница, приземистая тётка, которой больше подошло бы стоять в столовой на раздаче. — А как гонорар за сборник получила, хоть бы тортик принесла!
Из большой холщовой сумки у тётки торчит незаконченное вязание, и вкусно пахнет пирожками.
— Альберт Ветров, — представляюсь ей.
— Вижу, — вздыхает она. — худющий какой. Кожа, да кости!
— Бегите от неё, молодой человек, а то она вас закормит! — хихикает вертлявая девица в модных джинсах-клёш.
Из двери выглядывает Подосинкина. Видит происходящее и, конечно, сразу находит виноватого.
— Ветров! — выдаёт она, — что за балаган вы здесь устроили?!
Вспугнутые, но вовсе не обеспокоенные сотрудники редакции втягиваются внутрь помещения. Судя по тому, что время движется к полудню, трудовая дисциплина в редакции хромает.
Марина тащит всё на собственных плечах. Насмотрелся я в жизни на таких энтузиасток. Загонит себя. А загнаных лошадей, как известно, пристреливают.
Лишившись помех мы с Женькой быстро завершаем уборку. Сломаную машинку и плакат "Партия — наш рулевой" я сгружаю у Подосинкиной в кабинете, и успеваю сбежать под её возмущённые крики. Пускай сама с этим разбирается.
Закончив, я нахожу в редакции ведро и тряпку, и сам тщательно мою пол. Уже воспринимаю лабораторию, как своё пространство, а я люблю чистоту. Вдоль одной из стен устанавливаем три самых крепких стола. Еще я оставляю себе пару стульев, которые смогу починить в ближайшем будущем.
Всё, что невозможно наладить или что не несёт политического подтекста складируем на улице. Никакой фотоаппаратуры я в комнате не нахожу. Честно говоря, после вчерашних слов Подосинкиной особо и не надеюсь. Поэтому, сразу после уборки закрываю лабораторию, вешаю ключ на гвоздик и отправляюсь в райком.
* * *
Как завещал советский классик: "куй железо не отходя от кассы". Моя сегодняшняя жертва — товарищ Комаров. Вчера на встрече я совсем не зря "засветил" чеки на оборудование.
Приятно, конечно, иметь собственные вещи. Только зачем, если работать мне предстоит в газете? Не разрываться же между двумя фотолабораториями, служебной и домашней. Значит, потраченные средства можно вернуть.
"Ответственного товарища" еще нет на месте. Обедает, наверное. Сажусь на подоконник и любуюсь на двор райкома. К заднему крыльцу здания как раз подкатывает процессия. Белая "двадцать первая" Волга увита разноцветными лентами. На капоте, верхом на знаменитом олене усажен пупс, а к крыше примотаны золочёные кольца. Сзади притормаживают такие же нарядные "копейка" и 402-й Москвич.
Из Москвича, опережая всех выскакивает баянист.
"Виновата ли я… виновата ли я…" — весело рассыпается по округе. Из Волги вылезают "брачующиеся". Жених худой и лопоухий. Невеста почти в три раза больше его. С точки зрения местных парню повезло. Любят здесь крупных и пышных. Считается, что они добрые и работящие.
Подосинкина здесь на общем фоне выглядит "трепетной ланью". А Лидка… та вообще существо другой породы. И, уверен, что в Берёзове не задержится.
