С ночью же меж тем что-то сделалось. Луна, совсем недавно яркая, потускнела — будто в ней привернули фитиль; свет ее стал слабее, его уже не хватало на все небо, и на востоке оно посерело. От воды, от песка потянуло прохладой, — теперь лежащая на плечах Люды рука Михаила не только обнимала, но и согревала ее. Рассказывая, куда и кто из девчонок надумал идти после десятилетки, Люда спохватилась:
— Миш, сколько сейчас времени?
— Часа два, — прикинул он. — Светает, похож.
— Ой, поздно как! Пойдем. — Люда вскочила, потянула за собой Михаила, он послушно поднялся. — А ведь скоро нам часы подарят. Хорошо, да?
— Плохо ли.
В детдоме у них существовал обычай: на праздничном вечере выпускникам дарили часы. И хотя, по существу, они сами зарабатывали их в течение года — на воскресниках, собирая металлолом и бумажную макулатуру, все равно это был подарок, который ждали и который берегли. Приезжавший недавно военный летчик Андрей Черняк, их воспитанник, носит такие, дареные часы, — а уж он-то мог купить себе любые, даже золотые.
— Мне маленькие, круглые хочется, — говорила Люда. — А тебе?
— А мне все равно. Лишь бы тикали!
Здесь, у реки, трава вдоль тропинки была мокрой, холодила ноги, носки туфель у Люды сразу потемнели.
— Смотри, роса! — удивилась она.
Михаил смешно посопел, смущенно сказал:
— И ты у меня тоже — как росинка!
Люда тихонько, от удовольствия рассмеялась, благодарно погладила парня по плечу; Михаил искоса поглядел на нее — уж не обиделась ли, чего смеется? — встретился с ее лучистым взглядом, успокоился, заодно отметив: чем больше светлело небо, тем синее становились у Люды глаза.
Странно было идти по совершенно пустым улицам: пока они, все прибавляя да прибавляя шаг, миновали центр, навстречу попалось всего две живые души: пробежала — к чему-то сосредоточенно принюхиваясь и не обратив на них ни малейшего внимания, бело-рыжая дворняга; да — неподалеку от универмага — прохаживался, сонно позевывая, молодой милиционер. Внимательно оглядев их, он вдруг сочувственно подмигнул. Люда весело фыркнула, Михаил, осмелев, помахал рукой.
Благополучно миновали лаз в заборе — доски за ними сошлись так, словно их и не раздвигали; крадучись, прошли под старыми липами к основному корпусу и отпрянули за угол: по двору, постукивая деревянной культей, к воротам, к своей будашке ковылял сторож дядя Вася.
— Чудно! — засмеявшись, шепнула Люда. — Сергей Николаича не боимся, а дядю Васю боимся.
— Так надо, — объяснил Михаил. — Сергей Николаич один и знает.
— Говорю: чуд…
Люда не успела досказать: Михаил поцеловал ее, — ойкнув, она прильнула к нему и, тут же оторвавшись, шлепнула его по руке.
— Да ну тебя!..
Входная дверь была не заперта. Тихонечко, постукивая по губам пальцами, — поддразнивая друг друга — поднялись по лестнице; Люда юркнула влево, к своей комнате, Михаил поднялся выше, на свой этаж, и удивленно остановился. В коридоре было уже светло, и только в комнате дежурного горело электричество, роняя в дверной проем косой желтый клин. Шаг у Михаила стал совсем бесшумным.
Согнувшись, за письменным столом, положив на скрещенные руки большую седоватую голову, Сергей Николаевич спал, на полу у стула лежал упавший с плеч пиджак. Прямо над ним, выделяясь на голубом квадрате окна, нелепо горела голая, без козырька лампочка.
Почти не дыша, Михаил поднял с полу серый в рубчик пиджак, осторожно набросил, опустил его на плечи директора. На затылке у Сергея Николаевича блестела небольшая, с донышко стакана, пролысина, — непонятно от чего, у Михаила перехватило вдруг горло, непонятно откуда пришла, мелькнула мысль: как батя… На глаза попалась лежащая тут же на столе шариковая ручка, — по белой кромке газеты, которой был застелен стол, крупно написал: «Все в порядке. Миша».
И, уже выходя, с силой, всей ладонью — чтобы не щелкнуть — придавил черный пластмассовый треугольничек выключателя.
11
Сушь как стояла, так и стоит.
Конец июня, а на полях убирают горох, пробуют валить на взгорках огнистый низкорослый ячмень — на месяц раньше. По-прежнему высоко знойное слюдяное небо, по-прежнему нещадно солнце: едва дождешься, пока оно наконец скроется за горизонтом, не успеешь, кажется, отдышаться за короткую ночь — на искусственных сквозняках, открыв все окна и двери, — как оно, глядишь, опять уже выскочило на востоке, будто и не вкалывало восемнадцать часов подряд! В таком же положении все соседние, центральные области, а на Урале и в Сибири — по сводкам — все льет и льет. Нет, что бы там ни говорили, — наш цивилизованный век, со всеми доступными ему средствами цивилизации, какой-то баланс, равновесие в природе — нарушил. Во всяком случае, сотруднице гидрометеослужбы, выступающей еженедельно по центральному телевидению, объяснять все эти климатические аномалии становится, по-моему, все труднее: циклон — антициклон, и ничего обнадеживающего. Днями был на селе у знакомого старого бригадира-полевода, — выслушав такой очередной прогноз-объяснение, он обругал ни в чем не повинную симпатичную телекомментаторшу так, словно она стояла рядом: «Ты мне не объясняй, не объясняй! Я те сам что хочешь объясню. Ты мне дождя дай, дождя!» И, растопырив, тянул к ней широкие потрескавшиеся — как сама земля — ладони…
Еду в Загорово — пользуясь пчеловодческим термином — за очередным взятком. Мето́да у меня с пчелой одинакова, отличие же одно: она, пчела, свое сработает безошибочно, мед даст; что же образуется в моих сотах-страницах — пока неведомо… И снова убеждаюсь, как трудно что-либо планировать заранее, исходя только из своих намерений. План четкий: побывать у секретаря райкома партии Голованова — давно к нему не заходил, неудобно; встретиться с Леонидом Ивановичем Козиным и директором торга Розой Яковлевной. И — все на этот раз, никаких вариаций!
А что получается? Голованов — на двухдневном семинаре в области, это, пожалуй, понятно: чем хуже дела — тем, обычно, больше всяких совещаний. Директор торга Роза Яковлевна отбыла в отпуск. Леонида Ивановича нет ни в школе, ни дома — каникулы, просто элементарно ушел куда-то. И начинаю с того, что ни в каких планах не значилось — отправляюсь к Софье Маркеловне. В детдоме узнал, что она долго и тяжело болела, надо навестить старушку, хотя обещал себе впредь ее не беспокоить.
Во дворе маркеловского особняка босоногая девчушка в синей короткой юбке и в сиреневой майке-безрукавке вешает на веревку тряпку, торопливо отворачивается — прячет обтянутые трикотажем трогательно обозначившиеся холмики. Дверь в боковушку Софьи Маркеловны широко открыта, на цементированном, с выбоинами крыльце стоят две пары вишневых, на низком каблуке туфель с поперечными ремешками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
