Расширение географии поселений вызывало живую заинтересованность Военного министерства, которое, при благоприятном для него развитии событий, могло рассчитывать на переход в свое ведение многих десятков тысяч казенных крестьян. В то же время это самым чувствительным образом задевало интересы Министерства государственных имуществ, которому вновь удалось одержать победу в межведомственной борьбе. Под предлогом устройства майоратов (!) оно вернуло под свою юрисдикцию часть крестьян Правобережной Украины, уже переданных военным 21.
Местные власти относились к идее поселений по–разному. В одних случаях они играли инициативную роль (Н. А.Долгоруков), в других — вели себя сдержанно и настороженно (Ф. Я.Миркович). Скептицизм последнего явился следствием столкновения кабинетных расчетов с реальной жизнью. Сразу после вступления в должность генерал–губернатора Мирковичу пришлось заниматься выполнением полученного еще Долгоруковым высочайшего повеления о «произведении опыта водворения пахотных солдат и устройства полкового штаба Виленской губернии, Телыпевского уезда, в конфискованном имении Шкудах». После наделения землей местных крестьян в этом «одном из обширнейших» имений губернии свободным осталось довольно скромное количество угодий (5737 десятин), притом чересполосных и худого качества. Сведение их в один массив потребовало бы переселения целых деревень. Такая перспектива должна была воскресить в памяти власть имущих отвод земель под военные поселения в Херсонской и Могилевской губерниях, производившийся в царствование Александра I и признанный неудачным 22.
Исходя из нормы 15 десятин на семью, наличных площадей хватило бы лишь на 382 пахотных солдата, т. е. неполный поселенный батальон. Основываясь на этом прогнозе, Миркович в письме от 15 мая 1841 г. предупреждал П. А.Клейнмихеля, что ведение поселенческого дела в таких масштабах «отклоняет всякую возможность достижения цели правительства». Основное препятствие генерал–губернатор усматривал в малоземелий живущих в казенных имениях крестьян. Кроме того, вразрез с ожиданиями большинства государственных людей, он опасался взаимного влияния поселенцев–великороссов и коренных жителей. Пришлые могли подвергнуться ассимиляции. «Целому народу, имеющему посреди себя посторонних людей другого происхождения, — считал Миркович, — свойственно иметь влияние на малое в сравнении с ним число их». Соседство же с солдатами аборигенов, чуждых, как показал опыт 1831 г., «воинского духа», способно произвести нежелательные перемены в настроениях последних.
Николая I удалось убедить в бессмысленности предприятия. В целом в 1830–1850‑е гг. программа колонизации Западного края, по оценке ее позднейших проводников, «сделалась жертвой бюрократической переписки, растворилась в канцелярской стихии: проект русского землевладения в западных губерниях разрешился устройством двух майоратов (Юрбург и Тауроген), колонизация крестьян дала 158 семейств, поселенных в северо–западных губерниях»23.
Укрепляя западный оборонительный рубеж Империи, во второй половине 30‑х гг. правительство осуществило опыт переселения псковских государственных крестьян в район самой мощной в Царстве Польском Новогеоргиевской крепости. Предполагалось создать «кольцо русских поселений вокруг крепости, предохранив ее от соседства с местным польским населением». По всей вероятности, в этом контексте должен быть прочитан и отрывок из письма Николая I Паскевичу от 12 (24) ноября 1836 г.: «Ты хорошо сделал, что купил поместье близ Новогеоргиевска; теперь подумать надо, кем и как заселять»24. После трех лет согласований и подготовительных работ (труднее всего было изыскать необходимые средства) началось переселение намеченных по плану 118 семей. Прибывшие на место водворения поздней осенью 1839 г. несколько десятков семейств псковичей оказались без теплой одежды. Было решено «вместо назначенных к переселению из Псковской губернии остальных 58 семейств пригласить к водворению в окрестностях Новогеоргиевска 58 хозяев зажиточных и хорошего поведения из числа приходящих ежегодно из России для работ в Новогеоргиевской крепости казенных крестьян или мещан»25. Администрация Царства Польского придавала мероприятию большое значение, видя в нем начало широкомасштабной акции по привлечению русских. Однако уже в 1840 г. царь был вынужден приостановить начатое дело «ввиду малых результа(та). И это притом, что на деньги власти не скупились: водворение 57 семейств (более 250 человек) на новом месте обошлось казне в 159891 рубль серебром. Одна из причин неудачи состояла в сложности процедуры перечисления российских жителей в Царство Польское 26.
Впоследствии шансы на успех переселений в польские губернии времен Николая I оценивались скептически. «Трудная задача для слабо заселенного и лишенного свободных капиталов государства, в которое бы следовало принимать пришельцев из–за границы, а не из него в чужие края эмигрантов посылать», — писал Ф. Скарбек о русской колонизации в бесцензурном издании. По мнению Д. Г.Анучина, «самая мысль о водворении прочного русского и православного элемента в Царстве Польском была в 1830‑х годах совершенно несвоевременною… Русские люди попадали тогда в Привислинский край только в составе войск, а между постоянными жителями их безусловно не было»27.
Обращение правительства в дореформенный период к государственным крестьянам вполне понятно: в своих миграционных планах ему не приходилось рассчитывать на крепостных людей. Перемещение последних в Царство Польское, где действовал Кодекс Наполеона, прямо запрещалось законом 1836 г. Подтверждающим общее правило исключением может служить следующий казус середины 40‑х гг. Некий Э. Добек, владелец поместий в Варшавской и Волынской губерниях, привез в Царство Польское двух своих украинских крепостных. Освоившись в новых для себя условиях, они сочли неприемлемым трудиться без вознаграждения, самовольно ушли от помещика и обратились к уездному военному начальнику с просьбой позволить им работать по найму или вернуть на родину. Началась переписка о «крепостных крестьянах Империи в Царстве Польском», обнаруживавшая «полное отсутствие общих норм, которые бы могли стать руководством при разборе подобных случаев». В конце концов губернское правление усмотрело «самое подходящее средство» в высылке непокорных обратно на Волынь 28.
Прямым следствием новогеоргиевской истории явилось решение И. Ф.Паскевича распространить на Царство Польское действие указа от 24 декабря 1841 г. о льготах «людям свободного состояния», желающим приписаться к городским сословиям западных губерний для «распространения торговли и промышленности». Однако проектируемое наместником законоположение существенно отличалось от своего прототипа. Если применительно к Западному краю намерения законодателей ограничивались городами и местечками, в которые предполагалось привлекать лиц христианского исповедания, то в редакции наместника указ приобретал универсальный характер и вполне определенную обрусительную тенденцию. Паскевич имел в виду «устранение затруднений в заселении русских колоний вблизи Новогеоргиевской крепости устроенных и поощрение коренных русских жителей к переселению вообще в Царство Польское». Русский элемент считалось полезным усиливать «не в одних только городах, а вообще как в казенных, так и частных селениях — в последних с согласия их владельцев, в особенности же на землях казенного ведомства, отдельными колониями — судя по тому, где переселенцы предпочтут избрать жительство, для производства ли торговли и промышленности или для сельского хозяйства»29.
Поступив в 1844 г. на обсуждение в департамент по делам Царства Польского Государственного совета, проект нового указа вызвал критику со стороны министра финансов Ф. П.Вронченко и П. Д.Киселева. Возражения высказывались по поводу привлечения в Царство казенных крестьян, входивших в круг «людей свободного состояния», о которых шла речь в указе 1841 г. для западных губерний. Согласно Киселеву, Западный край известен «поселянам внутренних губерний», поскольку там они издавна занимаются торговлей и промыслами. Если им не удастся устроиться в городах, то всегда можно присоединиться к местным государственным крестьянам — свободной земли для этого предостаточно. «Напротив, Царство Польское, — полагал Киселев, — не представляет этих удобств, ибо, во‑1‑х, положение тамошней промышленности для наших крестьян вовсе неизвестно и, во‑2‑х, в случае невозможности водвориться в городском состоянии они при известном недостатке там земель не могут устроиться в земледельческом состоянии; поселение же на землях владельческих, поставляя их в зависимость польского дворянства, не соответствовало бы цели правительства распространить там русские начала». Вторя Киселеву, Вронченко опасался, что крестьяне–переселенцы «поставят в затруднение как себя в снискивании способов к существованию, так и правительство к устройству их быта».
