А. И.Кошелев. Но, апеллируя к социальным устоям самодержавия, Кошелев брал под свою защиту польских помещиков, а применительно к западным губерниям спор шел о лучшем носителе русского начала 68. В петербургской прессе звучал голос и сторонников мелкой собственности. «При сравнении между собою двух мер: поддержки крупного русского землевладения и развития переселения крестьянского сословия, по нашему мнению, — писал «Голос» И. С.Аксакова, — перевес будет на стороне последней»69.
Вопрос о характере колонизации Западного края послужил причиной острого столкновения внутри радикального лагеря русской эмиграции. «Колокол» выступил против привлечения новых помещиков. «Где и когда, — вопрошала газета, — русская шляхта — помещичество было спасителем какой–нибудь местности, руководителем ее развития?… Русский прогресс шел не по воле помещичества, а вопреки ей, через людей, которые становились бессословны». Руководствуясь интересами крестьянского социализма, издатели «Колокола» делали ставку на создание «новых многоземельных общин», хотя вовсе не были уверены, что поддержка таковых придется «по вкусу демократической империи». Согласно прогнозу газеты, «малоземельное население, которому… легче идти на восток — пошло бы на восток; а которое больше соединено с Западным краем железными дорогами — пошло бы на запад». В качестве вероятных поставщиков переселенцев назывались Орловская и Курская губернии, а размер душевого надела определялся в 3 десятины. Западные губернии характеризовались как многоземельные, с избытком удовлетворяющие потребности своих обитателей. Позиция «Колокола» встретила резкую критику А. А.Серно — Соловьевича, напомнившего об антипольской направленности колонизационного предприятия. «Русская шляхта, особенно та, которая пойдет скупать польские имения, неминуемо потонет в польском элементе, — предрекал он. — Ну, а вот если русское правительство схватится за проект «Колокола» и наводнит Польшу русскими крестьянами…, тогда действительно настанет Finis Poloniae». Как следует из приведенного отрывка, Западный край для Серно — Соловьевича также являлся Польшей 70.
В первой половине 80‑х гг. после длительного затишья наблюдается новая волна инициатив по упрочению русского элемента. Колонизационная проблематика постепенно обретала в России общегосударственное значение. Следуя за стихийными и зачастую самовольными переселениями крестьян в Казахстан и Сибирь, правительственная и общественная мысль были заняты преимущественно восточным направлением миграций. У западных генерал–губернаторов появились новые, притом весьма хлопотные обязанности, связанные со сдерживанием немецкой колонизации и контролем за массовым переселением за океан. Все это затрудняло решение крупных интеграционных задач на западных рубежах Империи и одновременно побуждало громче заявлять о своей позиции тех, кто придавал ему большое значение.
Мысль о насаждении на окраине русского помещичьего землевладения получила неожиданного сторонника в лице Н. С.Лескова. В 1880 г. в цикле «Праведники» писатель опубликовал рассказ под названием «Русский демократ в Польше». В качестве его героев выведены исторические фигуры — И. Ф. Паскевич и чиновники его военной канцелярии во главе с И. Ф.Самбурским. Известно, что в основу произведения легла стенограмма устного сообщения участника событий — «старого кадета» Г. Д.Похитонова, находившегося в начале 30‑х гг. среди сотрудников Самбурского.
Сюжет лесковского повествования прост. Действительный статский советник Иван Фомич Самбурский, предаваясь вскоре после подавления восстания 1830–1831 гг. размышлениям о решении польского вопроса, пришел к выводу, что нет способа лучше, чем предоставление казенных и конфискованных земель заслуженным отставным офицерам. По его подсчетам, угодий «на Литве и в Польше» хватит, чтобы «накрошить двадцать пять тысяч небольших помещичьих имений, из которых каждое может приносить от пяти до десяти тысяч годового дохода». Землю ветеранам предполагалось продавать на льготных условиях, через специальное кредитное учреждение.
Воображению Самбурского (и Лескова) рисовались идиллические картины. «Когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед окнами и на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров, и поедет сосед к соседу с семейством на тройках, заложенных по–русски, с валдайским колокольчиком под дугою да с бубенцами, а на козлах отставной денщик в тверском шлыке с павлиньими перьями заведет: «Не одну в поле дороженьку», так это будет уже не Литва и не Велико — Полына, а Россия. Единоверное нам крестьянское население как заслышит пыхтенье наших веселых тульских толстопузиков и расстилающийся от них дым отечества — сразу поймет, кто здесь настоящие хозяева, да и поляки увидят, что это не шутка и не «збуйство и здрай–ство», как они называют наши нынешние военные нашествия и стоянки, а это тихое, хозяйственное заселение на всегдашние времена, и дело с восстаниями будет покончено».
Чиновники канцелярии с энтузиазмом поддержали своего начальника, а благоволивший к нему Паскевич дал ход «гениальному по своей простоте предложению». Однако из очередной своей поездки в Петербург фельдмаршал привез не высочайшее утверждение плана Самбурского, а указ о майоратах в Царстве Польском. В изложении Лескова, владельцы майоратов получали имения с доходностью до 60 тысяч злотых (около 10 тысяч рублей). Посему «вместо многих маленьких русских оседлых помещиков будет только очень немного крупных, и притом таких, которые никогда в своих деревнях не сидят, — самоваров на стол не ставят и за чаем по–русски не говорят». Разочарованный Самбурский («эта игра не стоит свеч») выходит в отставку, и таким образом реформаторский почин этого, как характеризует его Лесков, «предтечи» В. А.Черкасского, остается без последствий.
Журнальная версия рассказа и его редакция в более позднем прижизненном собрании сочинений писателя имеют ряд небольших, но знаменательных отличий. Первоначально герой Лескова настаивал на том, что «мы от своей роли в Польше отказаться не можем». 9 годами спустя появилась авторская ремарка иного содержания: «Самбурский, — ошибался он или нет, — был того мнения, что Польша нам не нужна и составляет для нас вопрос только, пока не упрочены, как надо, юго–западный край и Литва. Поэтому он и проектировал все свои меры для этой окраины». Что же касается Царства Польского, то в будущем ему предстояло быть поглощенным немцами 71. На самом деле максимальный майорат, если не считать особого пожалования Паскевичу, имел доходность в 4,5 тысяч рублей, т. е. существенно меньшую, чем 5–10 тысяч, предлагавшиеся Самбурским, а наибольшее число майоратов раздавалось из расчета 750 рублей годовых. Правда, как уже было отмечено выше, их реальная доходность значительно превосходила номинальную. В редакции 1889 г. прежние 5–10 тысяч Лесков исправил на 5–6 тысяч.
В найденном нами формулярном списке И. Ф. Самбурского (ок. 1776–1854) фигурирует работа над законодательством о военных поселениях под началом сперва А. А.Аракчеева, а затем М. М.Сперанского, высоко ценившего деловые качества чиновника. После службы в Варшаве ему нашлось применение в столице в качестве председателя Комитета по делам имений, конфискованных у польских мятежников и поступивших в военное управление. Комитет был образован в 1836 г. и действовал в структуре Военного министерства вплоть до 1843 г. Служба Самбурского в департаменте военных поселений продолжалась до самой его смерти. В 1855 г. И. Ф. Паскевич поддержал ходатайство оставшейся без средств вдовы тайного советника о предоставлении ей материальной помощи 72.
В отказавшемся от предложенного Паскевичем майората бессребренике Самбуроком есть отголосок биографии самого Лескова, который также не польстился на имение под Вильной и впоследствии вспоминал явление дьявола–искусителя «в образе М. Н.Муравьева». В то же время важно отметить, что, сам сильно бедствовавший, литератор всерьез рассматривал варианты устройства на службу в Варшаву. В круг общения писателя входил ряд лиц, живших в Царстве (в том числе П. К. Щебальский) или занимавшихся польской проблематикой (прежде всего будущий автор богато документированной официальной биографии Паскевича А. П.Щербатов)73.
Перенесение центра тяжести борьбы с «полонизмом» в западные губернии, предпочтение продажи имений их майоратному пожалованию, обращение к институту кредитования — достаточно общие для последней трети XIX в. элементы колонизационных проектов. Наибольший интерес представляет сочувствие Лескова созданию некрупных помещичьих хозяйств и оценка им в этой связи Самбурского как «демократа». «Нельзя без аристократии. Есть такой взгляд, но я его не разделяю, — рассуждал лесковский герой. — В русской истории никакого места аристократизму вовсе не нахожу, ибо строй нашей монархии демократический. В другие начала я не верю и служить им не могу». Несмотря на характерную для документальной манеры Лескова историчность персонажей, мы склонны рассматривать рассказ не столько как свидетельство о событиях первой половины 30‑х, сколько как отражение умонастроений 80‑х гг., в которых «повторение пройденного» сочеталось с попытками использования вновь открывавшихся возможностей.
