Туман разорвался на пасмы, их узор напоминал оленьи рога, что висели когда-то на балконе охотничьего домика. Ветер раскачивал провода. Где-то в лесу кукушка выкрикивала свое имя, потом в листве поднялся птичий переполох. Трясогузка, узнавал он, дубонос, дятел…
Он стал прикидывать, проводя пальцем воображаемые линии. Охотничий домик был справа, сейчас здесь заросли папоротника. Там, где берег спускается террасами, стояли тогда три виллы, а рядом дозорная башня; ниже протекал ручей, сюда косули приходили на водопой; и тут же, шагах в двадцати, был его пруд. Вода и сейчас не могла насытить эту известковую землю. Волна металась, то накатывая, то отступая, как море при луне.
— Проклятое место, — пробормотал он, — ни вода, ни земля.
Ему вдруг страстно захотелось хоть ногой ступить на свою землю, но какая-то непонятная робость, да еще гвалт, поднятый птицами, удерживали его. Птенец упал из гнезда, а они не могут его поднять, вот и кричат.
— Эй вы, дурехи, замолчите, как бы вас не услышала ласка!
Неожиданно он заметил затерявшуюся под бурьяном тропинку. Она шла всего несколько метров — от подножья скалы до водохранилища. Это моя тропинка, подумал Вада, я ходил по ней через свой участок, чтобы подбросить косулям соли. Он встал и двинулся по тропинке. Солнце пекло затылок. Там заросли малины, говорил он себе, продолжая идти вперед по затопленной тропинке в надежде отыскать их. Кошка из пакли, которую он оставил на скале, глядела на него своими стеклянными глазами-осколками. Лодочка с мачтой величиной не больше спички упала в воду и, вер тясь, следовала за ним по волнам. Он решительно продвигался вперед; пиджак его обвис и стал таким тяжелым, словно подкладка была сделана из губки, с жадностью впитывавшей влагу. Поднялся ветер, вода начала волноваться; в этом монотонном движении было что-то завораживающее. Он закрыл глаза, надеясь задержать, сохранить еще на секунду едва ощутимый запах малинника.
И тут лицо его обдал фонтан липких капель; он открыл глаза: кто-то стоял на опушке и кидал в воду комья земли.
— Эй! — крикнул Хория Ваду, вздрогнув от враждебности своего собственного голоса. — Тебе что, мать твою так, больше делать нечего?
Из-за скалы показался инженер в тельняшке.
— Ну чего ты ко мне привязался? — вяло спросил Хория Ваду.
— Пошли, нас ждет там грузовик, — сказал инженер и показал на дорогу за лесом.
Хория Ваду застыл: на правой руке инженера не было одного пальца.
Он молча вернулся на берег, подавленный усталостью и запоздалым страхом, тяжелым, как земля, ибо только сейчас он до конца понял, в какой глубокой ночи блуждал все это время.
1962
В дождь на заре
Шел дождь. Свернувшись калачиком под одеялом, мальчик прислушивался к стуку дождевых капель о железную кровлю. За окном огненными ветками метались молнии. «Падают яблоки», — думал мальчик. У него была яблоня в конце сада, возле Дуная. Яблоня была молодая, сплошь увешанная яблоками, и ему стало жалко, что завтра он увидит их на земле.
— Бабушка, — позвал он, приподнимаясь на локтях.
Никто не ответил, и ему сделалось страшно. Но он все- таки вылез из постели и подошел к печке. Бабушка спала, шерстяная шапочка, которая покрывала ее белые волосы, съехала набок, и мальчику стало смешно и весело. «Бабушка тут, — сказал он себе, — и мне нечего бояться. Да и Белолобый у двери, спит на пороге, чтоб не вымокнуть».
От шума дождя и ветра, далекого, чужого, его охватило смятение, казалось, где-то рушатся неведомые и невидимые миры. И чудилось, что кто-то жалуется, плачет. Пугал и рев в водосточной трубе справа от окна. «Идет дождь, — успокаивал он сам себя, — растет трава, распускается щавель, и у забора над Дунаем завтра вылезут грибы. Да еще какие: маленькие, да удаленькие», — повторил он бабушкины слова. И раз уж сон от него ушел, он решил дождаться новой молнии, чтобы посмотреть, на сколько частей распадается огненная стрела. Но дождь припустил пуще прежнего, а гроза ушла, молнии сверкали где-то за горизонтом, и окно оставалось темным.
Он подождал еще, а когда понял, что ждет понапрасну, протянул руку к шестку, чиркнул спичкой и стал осматриваться. В углу комнаты увидел гору яблок. Видно, бабушка и мать собрали их вечером, когда он уже спал и началась гроза. Яблоки были красные с желтыми бочками и сверкали ярче молний. «Они светятся, — сказал он себе, — потому что их прокалило солнце и продубил дунайский ветер». И решил полежать на них голышом. Сбросив рубашку, взобрался на яблочную гору, ступая осторожно, чтобы не раздавить яблоки, и улегся, раскинув руки. «Я мог бы их съесть, если б только захотел, — сказал он себе, — но лучше взять у них их свет и цвет, пусть мои ладони сверкают — как молнии». Эта мысль пришлась ему по душе, и он стал развивать ее дальше… Вот его ладони горят как жар. Он переплывает в лодке Дунай, влезает на высокий тополь и машет оттуда своими огненными руками, чтобы вспугнуть зайцев, которые засели в зарослях; их оттуда не выгнать, даже если взять с собой Белолобого. Но вот они стремглав несутся к Дунаю, а оттуда — назад, к лесу. Тут он опять взмахивает рукой, и они, прижав уши к спине, мчатся так, что только пятки сверкают. Но ему все-таки жалко зайцев, и потому он прячет руки в карманы. А вот уж эти разбойницы лисицы пусть надеются на господа бога! И выдры тоже: ведь всю рыбу съели — никак не насытятся.
Целый час он лежал на яблоках. Начало светать. И тогда, опасаясь, как бы его не застигла врасплох мать, которая всегда вставала рано, он оделся и, подойдя к бабушке, провел ладонями по ее лицу.
— Что такое? — вскочила в испуге бабушка, протерла кулаками глаза, и он понял, что обжег ей лицо.
— Тебе жжет, бабушка?
— Нет. Я услыхала запах яблок и проснулась. Чего ты смеешься?
— А у меня две молнии… — И мальчик поведал ей обо всем.
— У яблок нет той силы, о которой ты думаешь, — проговорила бабушка. — Больше не ложись на них, слышишь?
Мальчик молча уселся на кровать. На его круглое лицо с мелкими чертами словно легла печаль дождя.
— Не нужна мне больше яблоня. Возьми ее себе.
Бабушка посмотрела на него своими добрыми глазами.
— Не сердись. Будут тебе молнии.
— Но мне они нужны сегодня! — сказал мальчик. — Папа привез две телеги арбузов. Когда дождь перестанет, я прислонюсь спиной к сараю, а ты завалишь меня арбузами. Арбузы во сто крат больше яблок, и в них есть сила.
1971
Перед сражением
— Вот и осень пришла, — вздохнул дед, — зайцы небось жирок нагуляли, возьму-ка я ружьецо да переберусь на виноградники.
Мальчуган, шмыгая вздернутым носиком, ест арбуз.
— Будто конь, фыркаешь, — посмеивается над ним дед.
Мальчуган ест арбуз и глядит на тополь, что растет возле самой кухни. И взаправду осень — листья на тополе пожелтели, думает малыш, вот доем арбуз, наберу листьев, штук сто, а то и двести, буду весь в листьях, как дракон в золотой чешуе, схвачу кота за шкирку и не отпущу, пока не скажет, куда моих голубей дел. У меня целых четыре голубя было, они меня на своих крыльях на черешню поднимали, и на яблоню бы теперь подняли, где яблоки висят большие-пребольшие, голова у барашка и то меньше будет. Эх, жалко — нету моих голубей! А барашки, глупые, выросли и стали баранами. Не хотят больше играть со мной. Подойдешь к ним, а они бодаются, опустят голову да как наподдадут!
— Деда! — говорит громко мальчик. — Застрели барана! Всади ему пулю промеж рогов, чтобы кубарем покатился прямо в овраг. А я, как увижу, что он там валяется, кликну моих орлов, и они его заберут. У всех орлы голубые, а у меня белые… Деда, ты, когда надумаешь везти зерно на мельницу, скажи мне, я моих орлов позову. «Помогите, орлы мои верные, отнесите этот мешок на мельницу, а то дедушка старенький, а все лошади на жнивье заняты!» Только ты, деда, сделай мне флаг. Флаг-то у меня есть, я только не знаю, как его к палке привязывать, попробовал, и не получается…
— Зачем тебе флаг?
— После обеда большо-о-й бой будет. Окопы мы еще вчера вырыли. Дай мне еще арбузика, мне в плену года два, а то и целых три есть не дадут, надо сытым быть. Командир приказал — ешь, говорит, от пуза. Ох, тяжела доля солдатская!
— Что ж ты в командиры не вышел? — говорит дед. — Все солдат да солдат, тебе давно чин полагается, повышение по службе.
— Не-ет, я еще маленький, бегаю плохо, меня враг запросто поймать может. В пленниках лучше быть, чем в убитых, глаза закрывать не надо и шевелиться можно. Я уже раз пять был убитым, да меня оса ужалила, я как заору, вот меня из убитых в пленные и перевели. Убитым орать не полагается. Я тут приглядел ежевичный куст, попрошу, чтобы меня туда в плен посадили, ежевики поем. Прямо с куста буду есть, ягодки сладкие, прохладные. Хочешь, деда, я и тебя с собой возьму? Только со взаправдашней винтовкой нельзя. А ты давно стрелять научился?
