— Не-ет, я еще маленький, бегаю плохо, меня враг запросто поймать может. В пленниках лучше быть, чем в убитых, глаза закрывать не надо и шевелиться можно. Я уже раз пять был убитым, да меня оса ужалила, я как заору, вот меня из убитых в пленные и перевели. Убитым орать не полагается. Я тут приглядел ежевичный куст, попрошу, чтобы меня туда в плен посадили, ежевики поем. Прямо с куста буду есть, ягодки сладкие, прохладные. Хочешь, деда, я и тебя с собой возьму? Только со взаправдашней винтовкой нельзя. А ты давно стрелять научился?
— Давно.
— Знаю, что давно, а когда?
— Когда еще пацаном был. Давненько, постарше тебя, конечно. Ходили мы охотиться на уток, идешь, идешь по болоту…
— Нельзя на уток охотиться, у них перья красивые, вот бы мне такое перо на шлем! А барана ты обязательно убей, он вредный. Барана и кота тоже. Хоть в куски изруби, заступаться не стану, кота тоже проучить надо. А птицы — они все хорошие, но лучше всех соловьи — поют красиво. Наберут в рот воды, она у них в горле булькает, переливается — красиво выходит, заслушаешься. А гнезда они на деревьях вьют и в камышах, говорят. Правда или нет, не знаю. А птицы, что всё по земле ходят, — одно наказанье. Будь у меня крылья, я бы и минутки на земле не остался, а они всё на земле да на земле. Обидно же, правда? Крылья есть — и летай себе по небу, только на облака и садись. Я бы тоже садился на облака, и когда тебе не спится, деда, я бы поворошил облако, чтоб дождик пошел, пошуршал бы он по крыше, тебя бы и сморил сон. Деда, а раз осень пришла, то, может, и снег выпадет?
— По снегу соскучился? Повремени, поскучай маленько.
— Да я чего… Охота, конечно, на санках покататься… Только, знаешь, я возле речки в камышах пестренькие яички видал, может, из них еще птенцы выведутся? До чего славные на речке птицы живут, а, деда? Люблю я их. Когда я большой вырасту, вырою канавку от речки до самого нашего дома. Построю мостик и буду вечером гулять, а вода будет синяя, зеленая, и все птицы будут ко мне прилетать в гости. И разговаривать со мной. «Как живешь, лебедушка? — А ты как, уточка? — А у тебя что новенького, орел?» Орлы у меня будут необыкновенные, я их плавать научу. А то что за жизнь — летать умеешь, а плавать нет. И все мои птицы будут рассказывать сказки. А все сказки будут про любовь. Как ты думаешь, деда, когда я вырасту, полюбит меня какая-нибудь девушка? А то у меня щеки толстые и нос пуговкой! А если меня девушка полюбит, я по ней тоже вздыхать буду. Целый день буду вздыхать! И до чего же я грустный буду, просто ужас! Ладно, деда, бери ружье, иди стрелять своего зайца. Ты, деда, наверно, самый лучший стрелок на свете!
— Может, и ты со мной?
— Не-е, я не могу. Мне перед боем поспать надо. Большой бой будет… Целое сражение. Мне отдохнуть надо, сил набраться.
1971
Под новый год
— Тихо падает снег, как замерзшие слезы,Не тревожь мое сердце, ямщик!..—
пела мама, замешивая тесто, в доме сладко пахло ванилью, корицей, а за окном синел вечер и падал пушистыми хлопьями снег.
Слова старинной песни были непонятны Бэнике, и он завороженно смотрел, как кружились в воздухе снежинки, застилая белым ковром двор, и сани, и ветвистые акации, в стволы которых дед вбил железные кольца, чтобы можно было привязывать лошадей.
— Тихо падает снег, — прошептал мальчик и засмеялся, потому что снег показался ему синим-синим, а в жизни так не бывает.
Он отвернулся от окна и посмотрел на мать, и она на него посмотрела ласково и, протянув руку, погладила по голове. Руки у мамы пахли ванилью.
— Ложись, поспи немного, — предложила мама, — ты ведь собрался колядовать с Джордже и Раду.
Мальчику очень хотелось дождаться отца, что ушел к дедушке за вином, но долил сон, и, укрывшись одеялом, Бэнике стал засыпать, мечтая о голубке, который мама испечет для него, для него одного, для своего Бэнике. Он чувствовал дыхание снежного поля, что колыхалось за стеной, покорное воле ветра, слышал треск сухого чертополоха, ломаемого веселой вьюгой, и думал: до чего же оно широкое, поле, до чего просторное. Есть где ветру разгуляться!
Он что-то пробормотал во сне и улыбнулся. Привиделось что-то, подумала мама, погасила свет и ушла в другую комнату, оставив мальчика блуждать среди видений: на столе перед Бэнике высится гора румяных калачей, под столом два мешка золоченых орехов, а на дворе козочка и четыре зайца громко поют колядку.
Мы пришли колядовать,Счастья дому пожелать…
На улице холодно, снег из голубого становится белым- белым и чистым-чистым, а зайцы стучат лапками в окошко и поют, а тот, что самый маленький, глупыш, перепутал слова колядки, все поет про какой-то пенек, что стоит возле теплой печки. Конечно, зайчишки замерзли. Бэнике отворяет дверь и зовет их в дом. Козочка вбегает первой, покачивая ожерельем из еловых шишек, и по комнате сразу растекается запах смолы. Взгромоздившись на стулья, зайцы рассаживаются вокруг стола, шеи у них замотаны теплыми пушистыми шарфами. Бэнике оделяет каждого румяным калачом и угощает стаканчиком вина. От вина гостям сразу становится тепло.
— А не дашь ли ты нам и орешков? — спрашивают они.
И Бэнике, развязав мешок, разрешает зайцам взять каждому по четыре ореха, а козочке дарит пестрые шерстяные кисточки, чтобы украсила ими рога, хотя приготовил эти кисточки для пса Бужора. Ничего, думает мальчик, Бужор и бублику будет рад.
— Бэнике, — это говорит лопоухий зайчонок, тот самый, что перепутал слова колядки, — дай нам еще по одному орешку, и мы пойдем дальше, поздравлять Джордже и Раду.
— С удовольствием, — говорит Бэнике.
Козочка топает ножкой, ударяет копытцем, и зайцы, набрав побольше воздуха, запевают новую колядку:
Есть зеленый базилик на столе и сладости,Крепкого здоровья вам и великой радости…
И они уходят, уходят в метель, приплясывая и напевая.
Зайцы и не замечают, что шарфы у них развязались и волочатся по снегу, а козочка боится на них наступить. Посреди двора они все останавливаются, пересчитывают орехи и идут дальше, к воротам.
— С новым годом, Бэнике!
Бэнике узнает мамин голос и приподнимает голову с по душки.
— Раду и Джордже пришли, вставай, пора идти…
— Знаешь, мама, — радостно говорит мальчик, — ко мне приходили козочка и четыре зайца, только они уже ушли.
Мама наклоняется и целует сынишку.
А во дворе под окном Раду и Джордже, пробуя голоса, запевают:
Наступает Новый год…
1971
Поздно утром, когда снег голубой
Мальчика звали Бэнике, а щенок, поскольку его два раза застали мордой в кастрюле, получил прозвище Токэнел[4].
Дело было в феврале, день и ночь валил снег, и окошко замело чуть ли не доверху, а они сидели в комнате: Бэнике на кровати, а Токэнел — у двери, кутаясь в шерстяной чулок, у которого мальчик распустил пятку, так что получился костюм на выход, в нем щенку было не стыдно и на люди показаться. Топилась печурка, еловые дрова пахли хвоей, и где-то в щели пел сверчок, как будто насмехался над ветром, который гонял под стрехой, взвихривал снег и швырял его в гривы акаций.
— Токэнел, — позвал Бэнике, не открывая глаз, разморенный теплом. — Скажи этому нахалу, чтоб замолчал.
— Если бы я знал, где его искать! — откликнулся Токз нел.
Мимо окна пролетела птица, задев его крылом.
— Как будто кто-то постучал. — Токэнел навострил уши.
— Воробей. Его послал деревянный петух с ворот. Он замерзает, его совсем засыпало.
А ведь он наш друг, — сказал Токэнел. — Этой осенью, когда собирали виноград, он взял тебя на спину и повез по орехи.
— Не совсем так, я тебе соврал, — признался Бэнике. — Я действительно влез к нему на спину, но повез он меня не по орехи, а на луг, куда слетелись все деревянные петухи из нашего села. Было полнолуние, и они расселись в кружок вокруг акации, где мы с тобой как-то подстерегали зайцев Они привели с собой и два десятка цыплят — учить их летать. Эта мелюзга страшно глупая: взмахнут разок крыльями и падают на землю. А наш петух мне и говорит: «Бэнике, я привез тебя сюда и, если хочешь, подниму тебя под облака, где всегда идет дождь, только ты поклянись, что никому не расскажешь то, что здесь увидишь». Я поклялся. Он говорит: «Вот и ладно». И тут подходит ко мне старый петух, этот, знаешь, с ворот дяди Лаке Петку, у него еще красные крылья и синий хвост, подходит, крылья раскрывает и говорит: «Бэнике, возьми наших цыплят за пазуху, залезь на акацию и там выпусти». Я залез на акацию и стал их вытаскивать по одному из-за пазухи, вытащу, подержу на ладони и тихонько подбрасываю. Старые петухи натянули внизу, на кустах терновника, полог, насыпали на него зерен, и цыплята так хотели туда попасть, что больше не падали камнем, а летели. Светила луна, и они были живые, они всегда при луне, когда все спят, оживают и начинают летать от ворот к воротам, в гости друг к другу.
