Если бы Айболит сейчас был здесь! Хоть одним глазком посмотреть на него! Уверена, что мне стало бы легче. Но как жить дальше? Через две недели я стану женой Амира и смогу видеть Айболита только изредка, украдкой. Может быть, если я забеременею, то смогу видеть его чаще. Но как это будет ужасно: смотреть на мужчину, которого любишь, и носить в себе ребенка от того, кого ненавидишь. Разве можно так жить? Как же живут все эти горские женщины, которых вот так же отдали замуж за нелюбимых? Привыкают? Наверное. Но я точно знаю, что не смогу. И изменить ничего не смогу тоже. Наверное, когда бог писал мою судьбу, то каллиграфическим почерком выводил алыми молниями на темных небесах: казнить нельзя помиловать. Но так и не решил, где поставить запятую.
Я посмотрела на себя в зеркало. Растрёпанная, испуганная, дрожащая. Неужели это я? Да, собственной персоной. Вечная жертва. Все меня предали и продали: отец, тетка. Я подошла к зеркалу и всмотрелась в свое отражение. Бескровные губы, заплаканные глаза. И мне вдруг стало так противно! Как можно было позволить им всем так с собой обращаться? Та смелая горская девушка на моей помолвке рассказала, что сбежала в Америку и ничего они с ней не смогли сделать. Почему я осталась?
Почему позволила Амиру так себя вести? Я – дрянь. Безвольная, слабая и трусливая. Я – рохля. И они все это знают. Поэтому и делают, что хотят. Как же мне раньше это в голову не пришло? Всех обвиняла, но только не себя. А ведь сама виновата во всем. Потому что боялась вырваться из привычного уюта, из комфорта. Если можно так назвать те условия, в которых я жила. Да, тетка вечно пилила меня, но при этом кормила и поила. Отец, который продал меня, все-таки обеспечивал. И я боялась потерять ту малость, что есть. Хотя для кого-то это, наверное, очень много.
Я привыкла к тому, что мной все помыкают в обмен на теплую постель, на еду и на уверенность в том, что завтра всё будет так же, как вчера. И что в любом случае не останусь одна, без крыши над головой, голодная и холодная. Значит, я – дрянь и приспособленка! Бежать – вот что мне нужно. Пусть я останусь без хлеба и крова. Буду жить на улице. Но зато так, как хочу. И никто не посмеет вот так лечь на меня, как Амир сегодня.
Словно в ответ на мои мысли, откуда-то вдруг повеяло теплым ласковым ветерком. Вот он, ветер свободы! Одна, никому не нужная, посреди огромной дороги. Зато сама себя хозяйка.
Айболит
Он прилетел в Израиль под вечер. С замиранием сердца подошел к воротам дома Амира. В саду за столом сидел Рафик и жадно ел. Раиса сидела рядом, подливала, подкладывала и сочувственно кивала. Рафик глотал, не жуя, и ругал местную еду.
– Вообще-то тюрьма – это не санаторий, – ехидно заметил Амир, зачерпнув горсть орехов с большого блюда в центре стола.
– Вообще-то я уже понял, – огрызнулся Рафик.
– Ну дайте мальчику поесть, – укоризненно покачала головой Раиса. – Вон как оголодал. – Чи ху! Ешь давай!
– Шалом, – улыбнулся Айболит и поискал глазами Машу.
В саду ее не было.
– Ты как раз к ужину. Садись, тарелку сейчас дам, – Раиса вскочила на ноги.
– Я уже, – Маша вышла из дома, держа в руках пустую тарелку.
Она поставила ее на стол, но при этом неотрывно смотрела на Айболита. Бледное лицо, заплаканные глаза, дрожащие руки. Он понял, что в его отсутствие здесь что-то произошло. Воображение немедленно нарисовало черным углём мрачную картину: Амир, Маша, его удовольствие, ее слезы. А ты, Айболит, в это время… он заскрипел зубами от досады и злости на самого себя.
– Хлеба еще принеси, – буркнул Рафик, смерив Машу злобным взглядом.
– С возвращением, доктор, – улыбнулась она, не глядя на Рафика.
– Я говорю: метнись в кухню и принеси хлеба! Ты что оглохла? – Рафик стукнул кулаком по столу.
– Хватит! – крикнул Амир, поднимаясь. – Я смотрю: тебя ничему не научили в полиции. Значит, плохо учили. Слушай меня внимательно, Рафаэль, – он оперся на стол, нависая над Рафиком. – В моем доме только я могу приказывать своей будущей жене.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Она моя сестра вообще-то, – Рафик вскочил на ноги. – И пока ты еще не ее муж, я за нее отвечаю вместо отца, который в Москве.
– Ай, всё! Завёлся, петух! – Раиса тоже вскочила и стукнула Рафика ладонью по лбу. – Лэгэйтуре сэхт сох! Закрой рот! Иначе я немедленно звоню Нисиму! Бешеный стал какой! Ээээ! – она рубанула ладонью воздух. – Совсем дикий! Вообще уже управы на тебя нет! А ну в дом пошел! – она схватила Рафика за рубашку и потянула.
– Перестань, тетя! – возмутился он.
– Не перестану! – вскинулась Раиса. – Сейчас Амир тебя из дома выгонит и будет прав. Позор какой! Вести себя не умеешь! Забыл про уважение к хозяину дома? Хотур, Рафаэль, хотур! Уважение! Завтра же в Москву отправлю к отцу. Закрой рот и марш в дом! – она схватила его за руку и потащила за собой.
Красный от злости и стыда Рафик покорно поплелся за ней, не решаясь спорить. Но пару раз обернулся, бросая на Машу злобные взгляды.
Айболит опустил глаза в тарелку, стараясь не смотреть на Рафика. Его рука судорожно сжала нож. Он поймал себя на этом движении и отложил нож в сторону. Не сейчас. Не при всех. Успеется.
Маша села рядом с ним, держа двумя руками чашку с чаем. Ее пальцы мелко дрожали.
– Что-то в нашем доме все перессорились после того, как сюда приехала одна серая мышь, – заметила Анжела, которая до этого молча сидела рядом с Амиром.
Амир медленно повернулся к ней. Она, опустив глаза, резала на тарелке козий сыр и помидоры.
– Если кому-то что-то не нравится, то дверь открыта, – отчеканил он.
Анжела вспыхнула, подняла на него глаза, но немедленно снова опустила их. Амир молча ждал ее реакции. Анжела порезала один помидор, второй, третий. По ее щеке медленно поползла слезинка.
– Ты рубашку мне на завтра погладила? – ядовито осведомился Амир. – У меня в десять утра встреча в Рамат-Гане на алмазной бирже.
– Ты не сказал мне погладить, – возразила она.
– А я и не должен. Хорошая жена сама понимает, что если у мужа встреча с важными людьми, значит, он должен выглядеть на все сто. Хорошая жена должна думать о муже день и ночь, предугадывать его желания и помогать во всем. Помнишь, что поют еврейские мужья каждый шабат, когда возвращаются из синагоги? Песню об эшет хаиль – хорошей жене. Каждый еврейский муж восславляет свою жену в священный шабат. Жену доблестную – эшет хаиль – кто найдёт? Намного выше жемчуга её цена. Уста свои открыла с мудростью, и поучение милосердия у неё на языке. Слышишь, Анжела? Поучения милосердия, а не яд. Считаешь, мне есть кого прославлять? Я так не думаю! Следит она за происходящим в доме её и хлеб ленности не вкусит. А помнишь стих, который идет сразу за этим?
Анжела медленно отодвинула тарелку, взяла салфетку и вытерла слезы, которые быстро догнали ту, первую слезинку, и теперь размазали всю косметику на ее лице. Она судорожно всхлипнула и попыталась задержать дыхание, чтобы справиться с рыданиями. Но получалось плохо.
– Помнишь или нет, Анжела?
Она кивнула.
– Тогда произнеси это.
Она молчала.
– Не слышу ответа! – рявкнул Амир.
Анжела вздрогнула и тихо прошептала:
– Вэ якуму бнэа, вэ яашруа… – она закусила губу и плечи ее затряслись от рыданий.
– Нет, по-русски, пожалуйста, чтобы все понимали! – Амир хлопнул ладонью по столу.
– И встанут сыны ее, и восхвалят ее… – Анжела громко заплакала, не в силах больше сдерживаться.
– Правильно! – кивнул Амир. – И встанут сыны ее. Разве дала ты мне сыновей? Разве могу я петь тебе эту песню в шабат, когда в этом пустом доме не раздаются детские голоса? Разве можешь ты после этого возмущаться той, которая приехала сделать твоего мужа самым счастливым на свете? Отвечу за тебя: нет. Зайди в дом, Анжела. И подумай о том, как тебе стать хорошей женой. Чтобы мне было кого прославлять в шабат. Может, тогда у тебя не останется времени на глупости.
– Ты ужинала? – обратился к Маше Айболит, чтобы нарушить неловкое молчание, возникшее после выволочки, что устроил Амир жене.
