объясни толком, на что она тебе? Чего ты хочешь достичь, пририсовывая горшкам и корзинам вороньи лапы?
– Мне нравится, – честно признался Йерун. – Соединять живое с неживым, создавая новые формы, – это забавно и весело. И для тех, кто рисует, и для тех, кто смотрит. Не тому ли служат горгульи на стенах соборов? Или маргиналии в книгах? Орнаменты и узоры в росписях стен? Ведь их тоже выполняют художники, живописцы и ваятели.
– Так-то оно так, да не совсем. Маргиналии для книг рисуют монахи. Или работники печатных мастерских. Порою даже женщины. Любой мало-мальски способный маляр, если постарается, изобразит горгулью так, что заказчик останется доволен. А маляр получит свои деньги на пиво и похлебку и тоже останется довольным. А после никто не вспомнит его имени.
– Но запомнят работы.
– Может быть, запомнят. А может, нет. Дело не в этом. Дело в том, что если ты вздумаешь посвятить свою жизнь рисованию маргиналий, то ни Антонию, ни мне, никому из мастеров Фландрии и Брабанта не удастся научить тебя чему-то сверх того, что ты уже умеешь.
Йерун напряженно молчал. Он пока еще не понял, к чему клонит его новый учитель. Мастер Ян продолжал:
– Но ведь ты не собираешься быть маляром, Йоэн. И безвестным рисовальщиком вроде тех, что трудятся при монастырях. Ты ван Акен, Йоэн, художник. Сын, внук и правнук художника. Тебе надлежит стать мастером. Ты знаешь, что отличает мастера?
– Что?
– Он превосходит своего учителя. Обычно, когда создает шедевр, а лучше всего не один. Одних маргиналий для этого недостаточно. Лучший способ создать шедевр – нарисовать что-то новое, чего не рисовали до тебя. А для этого не стоит сосредотачиваться на чем-то одном. Горгулий и прочих химер рисуют много, и придумали их не вчера. Собери их всех в единый бестиарий – хватит томов на десять, если не больше. Среди них затеряется любая, даже самая вычурная выдумка, понимаешь?
– В чем же тогда искать новизну?
– Я много думал об этом, Йоэн. Не могу сказать, что нашел ответ, но свою догадку полагаю верной. Здесь, на севере, живописцы всякий раз стараются рассказать в своей работе историю. Или загадать загадку, передав ее в картине – чем хитрее, тем лучше. Это роднит большую часть наших работ с теми же иллюстрациями в книгах. Иные при этом забывают о красоте окружающего мира, которую не худо бы тоже отразить и передать в краске. От этого у многих мастеров природа передана без изысков, лишь бы была, а люди выглядят этакими подвижными деревянными куклами, подчас еще и плоскими. К чему выписывать человека во всех подробностях, если спрос с работы невелик? Было бы только ясно, что он святой и вот-вот примет муку или претерпит дьявольское искушение. На мой взгляд, это крайность.
– Я слышал о Гентском алтаре, – возразил Йерун. – Люди на нем выписаны красиво.
– Я видел его, – кивнул мастер Ян. – Мастера ван Эйк создали красивейшие подобия людей, но им, на мой взгляд, недостает жизни. Это тоже крайность, хотя иного рода. Между тем среди художников Италии господствует иной подход. Они, подобно своим древним предкам, сочли человека венцом творения и любуются им. Ставят человеческую внешность во главе угла, стараются передать красоту. Попросту – итальянцы уделяют людям больше внимания, чем фламандцы и немцы. В этом и есть моя догадка. Нам, если мы хотим создать что-то новое и отличиться среди земляков, стоит, подобно итальянцам, больше внимания уделять людям. Не только святым и их мучителям – это сейчас скорее роли, чем живые персонажи. И не только знатным господам, заказавшим портрет – это капля в море человеческих образов.
– О чем-то таком говорит иногда отец, – проговорил Йерун. – Он тоже присматривается к людям.
– У родных мысли сходятся, – усмехнулся мастер. – Жаль, я не вижу работ Антония. Прежде его, как и тебя сейчас, занимали узоры и звери. Он и слышать не хотел о людях, пока ходил в учениках у деда.
– Но ведь люди по большей части некрасивы. Не знаю, чем там любуются итальянцы.
– Некрасивы? – весело прищурился мастер Ян. – Неужто все до единого?
Йерун понял, что сказал чепуху, не подумав, и умолк. Между тем мастер продолжал:
– Я же не говорю, что мы обязаны изображать всех людей богоподобными. Но и не создавать всех по единому образцу, лишь бы они играли отведенную художником роль. Люди не всегда красивы, но всегда многообразны. Отличаются внешностью, нравом, занятиями. Манерой одеваться, в конце концов. Одна и та же шляпа не сидит на двух разных головах одинаково. Тому, кто сумеет уловить это, откроется неиссякаемый источник сюжетов и образов.
– И все равно я нахожу небывалое более интересным, – продолжал упрямиться Йерун. – Оно меня вдохновляет.
– Вдохновляет сам труд. Если только браться за него с охотой. Просто ты мало видел людей. Или не присматривался к ним внимательно. Это несложно исправить, на то и дана человеку учеба. Можешь считать, что тебе повезло – Брюгге город большой, народу в нем много. И все разные.
– Что я должен делать?
– Смотреть и видеть. Наблюдать за людьми. Находить и учиться изображать именно необычное, интересное. Это может снабдить тебя материалом на многие годы вперед, понимаешь?
– Но как же мастерская?
– В мастерской поупражняешься с тем, что прежде отыщешь в городе. Я не ограничиваю тебя, можешь бывать где хочешь и сколько хочешь. Ну, само собой, чтобы мне потом не пришлось вытаскивать тебя из городской тюрьмы, – усмехнулся мастер. – Главное – подмечай интересное в людях. И рисуй по свежей памяти – никакая голова не сохранит увиденное лучше рисунка. Главное, пойми, Йоэн, я не направляю тебя праздно шататься по городу. Это учеба и труд. Из этого ты вынесешь больше, чем имел до прихода в Брюгге. Именно таким образом упражняется часть моих подмастерьев – те, кому это нужнее. Иные выполняют работы вне мастерской – трудятся у заказчиков или помогают мне по хозяйству. Но каждый из них подмечает и делает зарисовки. Я скажу Петеру взять тебя в товарищи. Заодно он покажет тебе город.
Йерун слушал, не перебивая.
– Среди твоих дорожных рисунков, – продолжал мастер Ян, – уже есть подобное. Тот бродяга с коробом за спиной. Ведь ты встречал его, верно?
– Да, мы разговаривали.
– И он не показался тебе скучным.
– Нет, наоборот! Я изобразил его без прикрас, таким, каким увидел.
Йерун в самом деле прекрасно запомнил коробейника Микеля и его сказку про сено. После той встречи он еще несколько раз повторил по памяти рисунок, подаренный Микелю, – уж больно ярким оказался образ бродячего торговца –
