бы о душе подумать, – вставила «монахиня».
– Думаю. – Хозяин принял смиренную позу. – В храм жертвую, небось, не пожалуются! А голова, все едино, уже не та! Не поспеваю за каждым работником! Все думается мне, воруют, прохвосты, а уличить не могу! Старею! – взревел он, потянувшись к кувшину. – Не тот ум, что прежде был!
– Храни нас Дева Мария! – шепнул Петер Йеруну. До него начало доходить, кем были те самые «они», которым грозил Дас. – Хозяин-то наш, по всему видно, скаред. Беда будет, как до расчета дойдет!
– Угу, – отозвался Йерун. Из иных заказчиков, не слишком скорых на оплату, художникам приходилось вытрясать деньги едва ли не всей гильдией. Как такие люди совмещали в себе честолюбие, ради которого они обращались к живописцам, и отсутствие страха перед обретением дурной славы бесчестного человека, оставалось загадкой.
Между тем собутыльники хозяина, по-видимому, успокоились насчет спасения его грешной души и теперь задумались о его теле. Точнее, об укреплении разума, на расстройство которого с самого начала сетовал Дас.
– Гуго, друг! – «Монах» уже привалился к плечу хозяина, однако, спохватившись, исправился: – Сын мой!
– Друг! – в голос проревел Дас.
– Можно помочь твоему горю!
– Помолитесь за меня… Друзья! – всхлипнул Дас. – Пусть Пресвятая Дева вернет моему разуму ясность!
– Мы-то помолимся, – пробормотал «монах». – Да мало одних молитв.
– Чего же еще-то?
– На Бога надейся, а сам не плошай, – вклинилась «монахиня».
– Что ж мне делать-то? – недоумевал бюргер.
– Тебе бы лекарю показаться! – подсказал «монах».
– Лекарю! – надулся Дас. – Да он просто за «показаться» пять стюверов возьмет! А как я ему растолкую насчет ума?
– Растолкуешь – так, мол, и так, камень у меня в голове!
– Ты… шутить со мной вздумал? – побагровел хозяин. Казалось, сейчас он схватит «монаха» за шиворот и начнет трясти – рядом с тучным бюргером тщедушный «монах» казался ребенком или, самое большее, подростком.
– Какие ж тут шутки, сын мой! – «Монахиня» пришла товарищу на выручку. – Это же знание народное, мудрость! Старые-то люди зря говорить не станут! Если кто разумом ослаб или, скажем, рассудком тронулся, так и говорят о нем – мол, камень у человека в голове!
– Lapis insania, что означает «камень безумия»! – «Монах» поднял палец к потолку с таким видом, как будто нашел на нем латинскую надпись и желал немедленно показать ее собутыльникам.
– Ляпис, стало быть… – Дас пощупал шишку, внушительно набухшую на его голове чуть выше лба. Вероятно, вчера хозяин сыроварни не пожелал поклониться низкой дверной притолоке в кладовой и тут же был наказан за непомерную гордыню.
«Монах», заметив его движение, поспешил воспользоваться увиденным:
– Он даже выступает у тебя, сын мой! Набряк под кожей, что твой гнойник! К лекарю тебе надо, пускай вырежет!
– Но пять стюверов! – упорствовал Дас.
– Но ясный ум! Как возьмешься с ним за дело, как попрет в гору достаток! – подзуживал «монах». Его приятельница тем временем бойко сыпала латынью.
Бюргер выглядел растерянным. Теперь он держался одной рукой за шишку на лбу так, как будто боялся, что она отвалится сама. Другою сжимал висящий на поясе кошель – с ним прижимистому бюргеру явно не хотелось расставаться.
– Я помогу тебе, сын мой! – горячился «монах». Он трезвел на глазах: его язык перестал заплетаться, в движениях появилась резвость. – Знаем одного лекаря, пришлого! Он и искусник, и нежадный! За полцены городских лекарей уважит страждущего! Исцелит!
– Два с половиной стювера! – подсчитал Дас.
– За ясный ум!
– А, была не была! – Бюргер хлопнул себя ладонями по пузу. – Зовите вашего искусника! Да смотрите, чтобы цену не вздумал задрать!
«Искусник-лекарь» появился вскоре. Был он еще пьянее, чем вся троица, обеспокоенная камнем в голове хозяина. Первым делом он потребовал вина и, залпом осушив стакан, принялся за работу.
– Здесь? – спросил он, ткнув пальцем в шишку на лбу минхерта Даса.
– Здесь, – хором ответили все трое.
– Режем, – решительно объявил лекарь.
Он вывалил из сумки на стол весь свой инструментарий – несколько грубого вида ножей. Те с грохотом ссыпались на скатерть. О том, чтобы прокипятить их перед операцией, «искусник» то ли забыл во хмелю, то ли не знал никогда. Пациента обступили втроем и начали прикручивать полотенцами к креслу. Бюргер то ли заподозрил неладное, то ли просто испугался – он начал было сопротивляться, впрочем довольно вяло.
– Худо дело! – сказал Йерун Петеру. Пьяная троица была так увлечена поиском lapis insania, что о подмастерьях забыли начисто. – Сейчас этот коновал всю голову хозяину за здорово живешь искромсает! Отвлеки их, что ли, я за стражей!
– Стража здесь не поможет, – серьезно возразил Петер. – Это же не разбойники!
Йерун вопросительно взглянул на товарища. Тот мигом нашел ответ:
– Беги на соседнюю улицу! Там живет половина гильдии городских лекарей. Скажи им, что шарлатан пришлый в доме бюргера лечением промышляет! Для прохвостов местные мастера страшнее стражников!
Петер оказался прав. Четверти часа не прошло, как в дом хозяина сыроварни с гомоном, криками и бранью ворвалось десятка полтора разгневанных последователей Эскулапа. Шарлатана схватили и выволокли на улицу – явно не для научного диспута. Двоих пьяниц в монашеских одеяньях как ветром сдуло, а подмастерьям живописца Яна ван Акена осталось отвязать от кресла и отпаивать остатками вина совсем ошалевшего хозяина. Шишка осталась при нем, кошель со стюверами сгинул в суматохе.
– Я так и не узнал, есть ли в его голове камень, – проворчал Петер, возвращаясь в мастерскую.
– Даже если камня нет, глупости ему не мешало бы убавить, – ответил Йерун.
* * *
Несколько лет спустя Йерун, уже признанный в Хертогенбосе художник, изобразил эту нелепейшую историю на одной из своих картин – почти так, как видел, с той лишь разницей, что на картине операция проводилась на улице. Йерун написал людей самыми обыкновенными, однако в ходе работы все же дал волю фантазии. Лекарь-шарлатан вместо шапки получил перевернутую воронку, голову «монахини» теперь придавливала тяжелая книга – образ обширных, но бесполезных знаний особенно полюбился Йеруну. Пресловутые камни безумия под кистью художника превратились в невзрачные цветочки. Принимая работу, заказчик от души посмеялся, однако нипочем не захотел поверить, что написанное на картине – правда.
– Чистая правда, господин, – подтвердил Йерун. – Когда подолгу наблюдаешь за людьми, можно увидеть небывалое своими глазами.
Перед зеркалом
– Не могу угодить ей, не могу – и все тут! Так и этак изображал, и анфас, и в профиль, и вполоборота, все не то! И ладно бы я портреты писать не умел, или было бы там что-то этакое!
По пути к дому заказчика Петер внезапно разворчался. Обычно добродушный и спокойный, сегодня он
