неведении. Не то начальнику стражи пришлось бы делиться. А значит, и Французу – раскошеливаться сильнее. И драть здесь глотку не только в базарный день!
Между тем Француз отставил стаканчики в сторону – теперь он снова развлекал толпу фокусами. Взяв монету, он уронил ее в глиняный кувшин, и тут же извлек ее через дно сосуда, просто проведя по нему ладонью. Потом, щелкнув пальцами, вытащил ту же монету из-за уха одного из зрителей. Потом снял шляпу, показал всем, что в ней пусто, – и после из шляпы, поставленной на стол, выпорхнул голубь. Люди хохотали и хлопали в ладоши, на стол и в шляпу сыпались монеты.
– Дядюшка Француз! – К столу через толпу протолкался взъерошенный круглолицый ребенок лет девяти. – Дядюшка Француз!
Мальчишка подошел к столу фокусника и задрал голову, ухватившись руками за край – столешница пришлась вровень с его носом. Фокусник остановился на середине прибаутки, уставившись на внезапного собеседника.
– Ты ведь настоящий чудодей, верно? – Ребенок смотрел в черные глаза фокусника, не отрываясь.
– А то как же! – весело подмигнул Француз.
– Вот! – Мальчик со звоном положил на стол монетку. – Продай мне фокус.
– Это какой же?
– Мой отец в море. Третий год ни слуху о нем. Пусть вернется!
Сделалось тихо. Француз опустил глаза и ненадолго замолчал. С него мгновенно сошел тот бесшабашный и нахальный вид, который был при нем с начала представления. Фокусник поднял со стола монетку и сунул ее назад в руку мальчишки.
– Это непростой фокус, – негромко произнес он. Теперь он говорил медленно, как будто с трудом подбирал слова. – Небыстрый. Я попробую. Расскажешь, как получится. Денег не нужно – я не беру с… с детей. Ну, ступай, ступай!
«Мастер, удали камень!»
Каждый день, проведенный в компании Петера в городе, приносил Йеруну все новые и новые образы людей. Вскоре он признал, что мастер Ян прав, и люди в своем пестром многообразии не уступают чудным созданиям, порожденным воображением, – нужно только приглядеться и запомнить, а после запечатлеть в самом ярком, самом необычном сюжете.
А необычного было хоть отбавляй. По каналам, соединяющим город с морем, приходили торговые суда, и тогда можно было увидеть моряков и купцов, нередко – чужеземцев. На улицах можно было встретить знатных сеньоров и дам – в Хертогенбосе высокородные господа оказывались нечасто. Встречались здесь и рыцари в сопровождении оруженосцев, и наемники-ландскнехты в пестрых, вызывающе ярких одеждах и беретах, изукрашенных перьями. Этим как будто было наплевать на законы, которые строго предписывали допустимые цвета и виды одежды для каждого сословия.
Здесь же можно было встретить иудеев – эти держались обособленно. Христиане посматривали на них с опаской и зачастую не скрывали неприязни. Иудеям без конца припоминали распятие римлянами Иисуса Христа, приписывали надругательства над Святыми Дарами, чернокнижие и даже питье человеческой крови, хотя свидетельств тому не находилось. Иудеи отвечали тем же. Их одежда и весь облик отличался от облика христиан – иноверцы носили длинные бороды и островерхие широкополые шляпы-юденхуты, вдобавок на их одежды нашивалась особенная желтая метка, позволявшая видеть иудея издалека. Впрочем, черты лица и особенный говор выдавали их лучше всяческих меток. Иудеи занимались торговлей и ростовщичеством, брались за любую кропотливую работу – среди них встречались мастера самых разных ремесел, от портных до ювелиров. К тому же иудеи слыли самыми искусными лекарями – поговаривали, что лекари-христиане тайком общаются с ними, перенимая опыт.
Хватало здесь торговцев и мастеровых, шутов и музыкантов самого разного, самого причудливого вида. Хватало и людей, нечистых на руку.
Что и говорить, в большом торговом городе, каким был Брюгге, желающих нажиться неправедным способом, набиралось великое множество. Речь не шла даже о нечестной торговле, о нарушении обязательств по заключенным сделкам – подобное было обыденностью и в Хертогенбосе, время от времени тяжб велось столько, что судьи трудились, не зная отдыха. Кто-то обманывал намеренно и весьма безыскусно, кто-то попросту небрежно вел дела и раздавал обещания, но подчас встречалось такое, во что трудно было даже поверить. В своей нелепости подобные случаи могли бы сравниться с маргиналиями, шутливыми картинками на полях книги, если бы те явились с листа бумаги в жизнь. Глупость порождала невежество, за которым увязывалось корыстолюбие. Рядом с иными мошенниками проходимец Француз со своими фокусами и стаканчиками, даже взятый вместе с товарищем, крадущим кошельки у зрителей, казался едва ли не праведником.
* * *
Однажды подмастерья художника Яна ван Акена трудились в доме очередного заказчика – зажиточного бюргера Гуго Даса. Минхерт Дас, владелец сыроварни, пожелал украсить резьбой новую деревянную мебель в своей столовой. Теперь Йерун и Петер, расположившись в доме бюргера, придумывали рисунок для будущей резьбы. Позже, когда все задуманные узоры будут подробно отрисованы и одобрены самим хозяином, работу художников можно будет считать завершенной – дальше дело за резчиками по дереву. Сам хозяин – уже немолодой, плешивый и обрюзгший, с выпирающим животом, с шеей, казавшейся толще довольно крупной головы, расположился здесь же, за столом. Компанию ему составляли мужчина и женщина в монашеских одеяниях. Но рясы на них были явно с чужих плеч, а их манеры – далеки от монашеских. На столе возвышался внушительных размеров кувшин, судя по всему, не с водой.
– Плохо дело! – печально поведал «монахам» Дас. Та важность, с которой он, будучи трезвым, разговаривал с молодыми художниками, улетучивалась по мере того, как бюргер хмелел.
«Монахи» участливо закивали, не забывая наполнять стаканы. Все трое были настроены на грустный лад – в этот раз собутыльников посетила печаль такого рода, которую нельзя утопить в стакане. Изгнать ее было, пожалуй, не сложно и без поклонения Бахусу, но причина крылась не в сложностях изгнания. Йерун уже не в первый раз подмечал, что некоторые люди умеют говорить о плохом с каким-то неясным, извращенным удовольствием. Особенно страстно печали и тревоге предаются те, с которыми ничего плохого не происходит. Так, минхерт Дас, не зная нужды, жил-поживал в собственном доме и попивал вино в компании, пока Петер и Йерун трудились над украшением его жилища, а сыроварня исправно приносила доход и не требовала ежечасного присутствия хозяина.
И все же именно сейчас Дас был уверен, что дела его идут из рук вон плохо, и будет только хуже.
– Старый стал, ленивый! – жаловался он собутыльникам. – Теряю былую хватку! Я же каким прежде был – ух-х! – Дас сжал кулак и воинственно потряс им в воздухе. – Они у меня пикнуть не могли!
– Никто не молодеет, – глубокомысленно заметил «монах», опрокинув кружку.
– Вам
