свои строчки и улыбаться по команде.
Несмотря на то что я видела на лицах родителей острую боль, я не могла заставить себя обнять их. Скорбеть и плакать вместе с ними – вот что было естественно, но даже мысль об этом казалась иллюзорной. Эти эмоции были искренними и приносили облегчение только тогда, когда я делилась ими с братьями и сестрами, с Фишем или с тихим уединением. Я ждала уверенной реакции от родителей, предполагая, что в любой момент они сорвутся и начнут просить прощения. Просить прощения. Я была уверена, что потеря сына приведет к долгожданным переменам. Я хваталась за все положительное в этой катастрофической ситуации.
Теперь они поймут, думала я. Они изменятся. Им пришлось потерять сына, чтобы это произошло, но это обязательно случится, и я постараюсь облегчить им этот процесс.
Поминки прошли так, как было запланировано. Друзья и соседи пришли к родителям, чтобы обойти всех по кругу и выразить соболезнования. Они ели изысканные закуски и задерживались на террасах с видом на Чесапикский залив. Незаданные вопросы прилетали с бризом от воды и циркулировали посреди осторожного обсуждения.
В какой-то момент во время собрания я оказалась на чердаке и услышала мамин голос, который я не слышала уже несколько дней. Она хотела, чтобы я спустилась к другу Криса Брайану Пасковицу. Брайан был соседом по дому на Уиллет-драйв, добродушным, но крепким парнем с громоздким телосложением футболиста, особенно заметным на фоне стройной фигуры бегуна Криса. Когда я еще училась в начальной школе, Крис и Брайан вместе ходили в среднюю школу Фроста. В каждый погожий день, после того как автобус высаживал их на углу Брэберн и Уиллет, прямо напротив дома Брайана, мальчики садились во дворе и играли на валторнах, ожидая моего возвращения из Кентербери Вудс. Я сидела и слушала какое-то время, а когда приходило время идти домой, Крис вместе со своей валторной нес все мои тяжести.
Несмотря на яркость воспоминаний о Брайане, я не видела его несколько лет. Сбежав по лестнице, я с радостью поприветствовала его. Когда я вошла в кухню, он стоял на коленях и истерически рыдал. Я пыталась успокоить его отрепетированными словами утешения, которые звенели пустотой, но он не мог успокоиться. В тот момент, видя, как его эмоции вырываются наружу посреди семейного спектакля, я была вынуждена признать, что мой брат действительно умер. Он мертв и никогда не вернется.
Вскоре после этого приехали несколько друзей Криса по колледжу, в том числе парни, о которых он когда-то мне рассказывал: Джош Маршалл и Ллойд Макбин. Ллойд был соседом Криса по комнате и ближайшим другом во время учебы на втором и предпоследнем курсах в Эмори. Их присутствие позволило мне отвлечься. Я привела их в столовую, чтобы они посмотрели фотовыставку о жизни Криса. Я улыбалась, показывала на разные фотографии и рассказывала веселые истории, давая лакированный отчет о жизни их друга до того, как они его узнали. Ллойд шел рядом со мной с настороженным видом, слушая мои рассказы. Он внимательно изучал фотографии. Затем он поднял взгляд, посмотрел мне прямо в глаза и с выражением, в котором, казалось, боролись печаль и гнев, медленно сказал: «Крису бы это не понравилось».
Уступчивая Карин сломалась. Конечно, Ллойд был прав. Крис не хотел бы, чтобы его память увековечили таким образом, а может быть, и вообще. Если бы и захотел, то, скорее всего, чтобы все выглядело совсем по-другому.
Но в этот день я, как автомат, представляла очень личные воспоминания из жизни Криса на обозрение тем, кто никогда его не видел, по заданию тех, кто его даже не понимал. Я заметила, что пришло очень много соседей и друзей родителей в сравнении с количеством тех, которые действительно знали и любили Криса. Я прекрасно понимала, что имел в виду Ллойд, и завидовала тому, как свободно он мог это выразить.
На следующее утро коллажи заменили фарфор и свежая скатерть. Мои братья и сестры с супругами остались в городском доме со мной и Фишем. Мы молча разделались с яичницей, тостами и беконом. На серебряных подносах громоздились свежие фрукты и выпечка. Мне казалось неправильным, что такое изобилие еды перемещается по той же поверхности, на которой двенадцатью часами ранее лежали изображения моего брата, который медленно умирал от голода.
Мама почти ничего не ела. Она уставилась на тарелку и рассыпала еду по краям.
– Мне кажется, вчера все прошло очень хорошо, – мягко сказала она.
– Верно, Билли, – согласился папа.
– Все были так добры и простили Криса за то, что он сделал с этой семьей, – продолжила она.
– Прости, что? – Я чуть не подавилась яичницей. – Что ты сказала? – Мамины глаза, широко раскрытые и полные боли, встретились с моим взглядом. Она ожидала жалости. Сострадание, которое я испытывала накануне, испарилось.
Я посмотрела прямо на нее и строго спросила: – Хочешь поговорить о том, почему он ушел? – Затем я повернулась к отцу. – А ты?
Я знала, что мои братья и сестры готовы к разговору. Это не значит, что мы этого хотели. Мы были ослаблены, измотаны – нам было жаль Билли и Уолта, да и самих себя, – но все мы были готовы встать на защиту павшего товарища, если потребуется.
Мама ничего не ответила. Она просто опустила глаза и продолжила перекладывать еду по тарелке. Папа вел себя так, будто ничего не слышал. Сегодня битвы не будет. За столом снова воцарилась тишина.
Я вернулась в Вирджинию-Бич с книгами Криса в мягкой обложке и несколькими другими вещами, которые, по мнению мамы и папы, Крис хотел бы оставить мне. Хотя я не чувствовала необходимости хранить его вещи, чтобы ощутить близость с ним, они были для меня ценным грузом. Время от времени я просматривала эти книги, обращая пристальное внимание на подчеркнутые им отрывки и пометки на полях. В конце Tanaina Plantlore, полевого справочника по съедобным растениям, он вел краткий дневник. «Он планировал остаться надолго», – подумала я, отметив, как тщательно он экономил место. Обычно Крис не экономил слова, как только начинал писать. Он говорил о желании когда-нибудь написать книгу, и поэтому запись важных деталей его приключений имела смысл.
На 43-й день он написал: «ЛОСЬ!» Он успешно расправился с одним из них, причем только с помощью 22-го калибра, но в последующие дни он фиксировал трудности с хранением мяса. На 48-й день он написал: «Уже личинки появились! Копчение, кажется, не помогает. Не знаю, выглядит как катастрофа. Теперь я жалею,
