— Колись!
— Да не знаю я особо! — выпалил Джо. — Ну, вроде тоже он из Белфаста; дед свою лавочку не сам построил, а по наследству получил! Сдалась бы она ему, когда он еле сводил концы с концами!
По красноносым лицам братьев тотчас расплылись одинаковые хитроватые усмешки. Переглянувшись, они обменялись толчками в бока, и на их щёки излился здоровый яркий румянец. Старший брат густо расхохотался и с королевской непринуждённостью подтащил немного удивлённого Джо к себе.
— Я же говорил! — воскликнул он. — Кто бы там ни был твой па, малец, ты из наших, и это не может не радовать, слышишь?
— Слышу, — осмотрительно согласился Джо. От грубой куртки старшего брата несло табаком, потом и вульгарными женскими духами. — Конечно, я всё хорошо разобрал.
— Так и не спрашивай тогда больше об очевидных вещах, — напутствовал его старший брат и, хлопнув по плечу, отпустил.
Джо на ватных ногах неуверенно проковылял прочь и замер чуть поодаль. Все три брата смотрели на него, не отрываясь, блестящими глазами и, кажется, оценивали. Во всяком случае, Джо так казалось, поэтому он не торопился уходить.
— А знаешь что, — вдруг произнёс старший из братьев и стал копаться у себя в глубоких карманах, — я тут подумал, что ты, собственно говоря, отменный малец и просто так, без награды, отпускать тебя было бы не очень хорошо.
Он вытащил из кармана плотно завязанный полотняный мешочек, прокрутил тот несколько раз по часовой стрелке и, прицелившись, метнул Джо в руки. Джо цепко схватил мешочек и взвесил его на ладони. Казалось, что внутри вообще ничего нет.
— Это что? — спросил он.
Старший из братьев безмятежно повёл плечами.
— Табак, — ответил он.
— Табак?
— Он самый, родимый, — спокойно подтвердил старший брат и вытащил из другого кармана точно такой же мешочек, — я видел, что ты его жуёшь. Я сам начал им баловаться в одиннадцать, поэтому я и делюсь с тобой: ты ирландец, и ты мне по сердцу.
— Только не показывай матери, — погрозил Джо пальцем младший брат и опять рассмеялся, — ей это не понравится, точно не понравится, потому что она — женщина порядочная.
— Да уж не покажу, — пробормотал Джо. — Спасибо вам за вашу щедрость! Без табака для меня уже и жизнь не та!
Джо начал жевать табак совсем недавно. Во всяком случае, он точно мог бы сказать, что полгода назад ещё не притронулся бы к табаку ни в каком виде. Всё-таки миссис Дойл оправдывала своё звание порядочной женщины, и она всеми силами старалась окультурить и облагородить детей, хотя условия жизни у них были не самые лучшие. Миссис Дойл пришла бы в ярость и избила бы Джо скрученным полотенцем, если бы узнала, что Джо балуется табаком.
Но Джо давно уже уяснил и взял на вооружение простое и действенное правило: чтобы миссис Дойл не расстраивалась попусту, ей не нужно было знать слишком много.
В последнее время министры и меценаты изо всех углов и щелей кричали трубными, хорошо поставленными голосами с особым аристократическим прононсом: «Знание — сила! Знание обеспечивает прогресс! Прогресс — лучшая жизнь! Знание — лучшая жизнь!»
Но Джо, как и миссис Дойл, был человек практичный и учился разделять знание на обязательное и необязательное. Школьное образование не входило в список того, что он должен был получить для комфортной жизни. Джо не стеснялся прогуливать занятия, и, хотя он и говорил себе подчас, что посещал бы уроки чаще, не живи их семья в таких стеснённых условиях, бывали времена, когда он признавался самому себе: даже если бы мистер Дойл не играл, спал и волочился за женщинами в рабочее время и приносил бы домой достойные деньги, он, Джо, всё равно бы пропускал школу и не испытывал по этому поводу даже отзвука стыда. Как Джо считал, в школе всё равно не давали никаких полезных знаний. Умение красиво писать и складно декламировать стишата не давали ему преимущества при устройстве на работу; эти навыки были бесполезны и не приносили даже личного удовлетворения, поэтому Джо и не посещал уроки. Мир портов, узких улочек и широких площадей был настоящим миром, и именно туда Джо и стремился изо всех сил, потому что школа быстро заканчивалась, а борьба за выживание продолжалась от первого вздоха до последнего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И именно там, в настоящем мире, Джо и начал пробовать табак.
Впервые это произошло случайно: один матрос, которому Джо неплохо помог, в знак благодарности подарил несколько свежих булок и мешочек с горстью чего-то клейкого, с терпким запахом, тёмного, издали похожего на почву.
— Это жуют, — объяснил матрос недоумевающему Джо. — Тебе понравится.
Поначалу табак вызвал у Джо отвращение. Первую порцию он и вовсе выплюнул, потому что его едва было не стошнило. Вторую он начал жевать уже машинально, через несколько дней после того, как поклялся себе, что к мешочку этому не притронется и отраву эту даже в руки не возьмёт. Когда волнение и тревога, типичные для всей семьи Дойлов в безденежном конце месяца, накатили на него, Джо обнаружил, что держит в руках подаренный мешочек, а во рту у него — та самая ядовитая мешанина. Вкус у неё не стал приятнее, но она успокаивала, и поэтому Джо жевал её жадно и неутомимо. Через два месяца, если бы у него отобрали мешочек, он возмутился бы и всеми силами постарался бы вернуть утраченное добро. Расслабиться ему теперь удавалось лишь тогда, когда табак был у него за щекой. Бетти знала о пристрастии брата и не раз выговаривала ему за это, но Джо не обращал на неё внимания: Бетти всё-таки пообещала ничего не рассказывать матери.
Когда Джо вернулся в каюту, мистера и миссис Дойл там не оказалось. Бетти сидела на койке, поджав ноги, и терпеливо пыталась вязать. Руки у неё дрожали.
— Где ты болтался? — спросила она, стоило Джо открыть дверь.
— Разговаривал с парочкой ребят, — пожал плечами Джо, — знаешь, они просто милейшие люди.
— А, — неопределённо бросила Бетти. — А вот ма с па снова ушли. Они думают, что стали молодыми, когда попали на этот корабль. Ма с па сейчас в обеденном зале и наверняка пляшут.
— Оба? — удивился Джо.
Он не мог представить себе миссис Дойл лихо отплясывающей в окружении таких же безумных танцовщиков. Миссис Дойл для него даже младенцем была серьёзной, мрачной и сдержанной.
— Да, — кивнула Бетти, — вся палуба сходит с ума. Я говорила со стюардом.
— Я знаю, — подхватил Джо, — через час бросим якорь.
Бетти вдруг отбросила вязанье и соскочила с кровати. Её глаза горели.
— Джо, — сказала она плаксивым голосом, и на глазах её показались слёзы, — давай отсюда сойдём! Квинстаун — последняя остановка, это далеко от всех мест, где мы раньше жили. Нас никто не найдёт!
Джо посмотрел на неё с тревогой.
— Ты чего это, Бетти? Ты здорова?
Щёки Бетти пожирал яркий румянец. Она прижала дрожащие руки, обтянутые желтоватой кожей, к впалой груди, и повесила голову. Причёска её пребывала в беспорядке.
— Я не знаю, что со мной, — пробормотала она, — только мне очень грустно… мне кажется, что нам не надо было садиться на этот корабль.
Джо быстро подошёл к ней и обхватил за плечи. Бетти содрогалась от рыданий и прятала мокрое лицо у него на груди; он мог чувствовать жар её тела. Джо испуганно отодвинул сестру и коснулся ладонью её лба — действительно, у Бетти поднялась температура.
— Что за глупости ты говоришь, мелкая, — Джо аккуратно подвёл её к койке, — конечно, нам всем повезло, что мы попали на этот корабль. Чего ты перепугалась? Разве нам есть, чего бояться?
— Я… я не знаю, — шмыгнула носом Бетти и опрокинулась на спину.
Она лежала на койке, раскинув руки, и застывшим влажным взглядом смотрела в потолок. Её глаза блестели влажным и бессмысленным блеском, порозовевшие губы слегка приоткрылись. Румянец покрывал уже не только её щёки, но и шею, и лоб, и даже кончики ушей. Джо обеспокоенно приложил ладонь к лицу Бетти снова — она как будто горела.
— Слушай, — сказал он, — давай-ка я схожу за врачом. У тебя бред, мелкая!
— Нет!
Бетти вцепилась в него с яростной силой волка, не успел Джо подняться. Бетти подтянула его к себе и резко дёрнула за запястье (Джо показалось, что его кости затанцевали). Он вынужден был присесть на край койки снова. Бетти сжимала его руку, как в капкане; пальцы его постепенно немели: кровь к ним не поступала.
