квалификацию определить по всей форме, — скалился Жидков, доедая курицу. — Наш зеленый Федя-Федор вполне зрелый механизатор!
На этот раз никто не засмеялся. Феде тоже надоели шуточки губастого Жидкова. Он нехотя доел свою долю печеной картошки и, поосмелев, спросил, кто из ребят возьмет его к себе в напарники. Или он сейчас же уйдет.
Этот ультиматум всего больше относился к Жидкову; и тот понял, в чем дело. Диковато покосился на ребят, потом уставился на Федю. Облизывая пальцы, раза два хмыкнул, но перемолчал. Зло все-таки скоро вырвалось: он сграбастал кошелку с перьями и бросил ее в костер. Та вспыхнула, словно была в бензине. Федя еле увернулся от лохматого пламени, вскочил на ноги.
— Как ты смеешь чужую?! — взвыл, чуть не плача, Федя.
— У нас чужого не бывает, все — колхозное, красавчик, — вяло, врастяжку проговорил Жидков, продолжая ковырять пальцем в зубах. И уже свирепо, словно он в самом деле бригадир, приказал: — А пахать будешь у Сереги Жидкова, сменщиком. Знаешь такого? То-то!..
У Феди было зло, не было силы. У Сереги, наоборот, в лопатках, в крутых плечищах, в тупо и крепко поставленной шее погуливала силенка. И незачем было ему кричать и злиться. Он давно отозлился на все, перебоялся свое, что положено молодости, и теперь с наслаждением любовался своим превосходством над совсем еще юным трактористом. Ему будто нравилось, что Федя начинал ненавидеть его. И тише, как бы заговорщически, стал наставлять будущего сменщика:
— Ветер воет, трактор воет, да ты еще выть норовишь — куда это годится?.. Приплетайся-ка сюда к вечерку на смену. В ночную-то ох как много зла и горячки понадобится. Вишь, какой косячок нам с тобой достался...
Ребята идут к своим тракторам: или надоело бездельничать, или застыдились перед временем. Солнце разрослось в полнеба, и его уже не было видно в пылу собственных перекаленных лучей. В такой час слышнее стонет земля с перележки, грозится недородом.
Знал об этом Федя, знал от стариков и от своих учителей в мехшколе. Захотелось было ему как-то упрекнуть и ребят и самозванца — бригадира Жидкова (через них земля стонет), но раздумал: сам же притащил этих полуобщипанных кур, картошку, сам ел-облизывался заодно, транжиря хлебное время... Нет, не осилил сказать такое вслух. Злая и едкая думка переползала теперь на самого себя и только чуть задевала ребят, которые черт знает зачем потакают блатному Сереге.
— Ладно, я приду в ночную, — норовя выдержать тон Жидкова, проговорил Федя.
Он ушел той же обратной дорогой в село. Первая радость была сбита. Не думал Федя, что так несуразно начнется практика, первая в жизни своя собственная борозда. А как было близко он почувствовал торжественную перемену в душе, когда поутру вышел в поле.
Федя испугался собственной грусти и старался вернуть настроение, которое владело им утром. Оглядывал и слушал поля, шарил по небу, пытаясь за что-то уцепиться глазом, уловить искорку доброй думки и раздуть ее хоть в маленькую ребячью радость. Однако остекленевший воздух был пуст и беззвучен. Тот утренний жаворонок, видно, был занят своим гнездовым хозяйством...
* * *
Длинный апрельский денек. Но как он бежит! Зимний бы не угнался за ним. Может, потому таким быстрым кажется его бег, что человеку некогда особо следить за ним — у самого забот, что воды по весне...
Федя еще не был в той трудовой суете, которая кружит человека без роздыха и оглядки. Но и он не заметил, как ушел день, и надо было бежать на смену.
Издали, за полверсты, он угадал трактор Жидкова. За ним исчерна-сизым клином широко пролегла свежая пашня. Серятина прошлогоднего жнивья отступила далеко к лесу. Сергеев клин был куда большим, нежели другие участки. На глазок — так наполовину!
И как-то сама по себе отлегла обида, когда подумалось Феде, что Сергей Жидков вовсе не такой, каким он себя выставляет. Немного, но уже встречал Федя людей, которые хотели быть грубыми, властными, чихающими на все на свете, пряча себя настоящего. Но смирнели, урабатывались такие, как только дело доходило до настоящей работы, и становились они такими, как все...
Подумалось другое. Вспомнились слова председателя: «Сломает он тебя...» Это значит — работой «сломает»? Такая разгадка пришла неожиданно, но она не испугала его. Федя прибавил шагу. Ветер повернул в лоб. Слышнее взвыл жидковский трактор. Ясно чудилось: мотор свое, ветер свое — кто кого перевоет...
— Почему скоро? — устало и тихо спросил Серега, когда остановил и заглушил трактор. — Подрых-подремал бы еще с часок.
— Гон-другой по вечерку захотелось пройти, — простодушно признался Федя, обрадовавшись Сергеевой сходчивости.
— Тогда валяй! — Жидков вылез из кабины, постоял с минуту на траках, потягиваясь и топыря ручищи к небу. Тряхнув плечами, словно сбросил усталость, спрыгнул наземь: — А вот фуфайку зря не прихватил — ночь не день, солнца не выкатит для тебя.
Серега стянул с плеч ватник и бросил в кабину:
— К утру чтоб добить клин, иначе у председателя и на бутылку не выпросишь — вместо дополнительной оплаты обещал старик... А на тех не смотри, — кивнул Серега в сторону ребят-трактористов, — пусть елозят хоть целую неделю — фигу в сумку получат.
Широко омахнув кепкой свою делянку, Жидков заговорщически подтвердил:
— К утру — и крышка! — Рукавом вытер губастый рот и, повернув к деревне, так себе бросил: — Гляди тут... Это самое... по-научному чтобы. Толк?
* * *
Никогда, должно, Феде не было так хорошо и свободно, как сейчас...
Куда-то к лесу вдруг укатил ветер и слышно напевает там свои песни, охально обгуливая обеременевшие соком березки и осинки, желая от них новых побегов и листвы, чтоб забаловаться ими уже по-летнему, во всю свою волю.
Без шалуна-ветра в поле покой, ничего живого, кроме разгоряченного трактора да хлебного запаха роспаши. Невидимый дымок горелого масла от машины, пресноватый земляной дух, струйки наплывавшей вечерней зари — все сходилось воедино и поднимало настроение.
Федя с легким шумком набрал воздуха, ровно силенок глотнул в запас, и подошел к трактору. В лицо пахнуло густым теплом от мотора — на секунду сбило дыхание. «Эх, как нагорячился», — подумал он и резко дернул за шнур пускача. А когда заработал сам двигатель, трактор
