опустил узелки наземь, поправил задачник за поясом, сел на пенек под калиновым кустом и стал глядеть.
Перейдя пашню, мать остановилась у свежей борозды, парившей на солнце, и посмотрела на уходивший от нее трактор. Вгрызаясь плугом в затравенелую, спящую залежь, он грузно двигался вперед. По берегу перекатывался его натруженный рокот — единственный звук в полуденной тишине. Мать стояла неподвижно, пока трактор не повернул обратно. Теперь он шел быстрее. Когда он был уже близко, мать как-то засуетилась: сломала высохшую прошлогоднюю полынинку и стала мерить глубину борозды. Шагах в тридцати трактор стал и заглох. Усталый и пыльный Андрей вылез из кабины и подошел к матери.
— О глубине тревожитесь, товарищ бригадир? Не такой я, чтоб на обман идти! — Дядя Андрей сказал это громким голосом, каким разговаривал со своими товарищами. И Пашка с удивлением заметил, что мать как-то смутилась. Она даже поздоровалась первой.
— Здравствуй! — негромко ответил тракторист. Он присел на корточки и тоже померил четвертью стенку борозды. — Как заказано, так и будет.
— Вы что ж остановились-то? — Анна, видно, пыталась переменить разговор.
— Да так... передохнуть, — с заминкой произнес Андрей, поднимая былинку, изломанную Анной. — Без прицепщика не везде доглядишь. На выемках, может, и мелковато получается.
Мать молча окинула взглядом свой участок. В полверсты шириной, он тянулся по берегу Локны до самого леса. Распашной клин со всех сторон теснил еще не тронутую часть залежи. С каждой новой бороздой ее полоска становилась уже и короче. Обессилевшим луговым разливом стлалась по ней перестоявшая трава. Высунувшись из нее, замерли цветы: и свежие, и увядшие. Но все они, кажется Пашке, повернулись своими головками к лесу и вот-вот сорвутся и побегут через темную ленту роспаши, чтобы там, в кустах перелеска, затеряться, уберечься от плуга. Мать тоже смотрела на эти цветы. А дядя Андрей, как заметил Пашка, смотрел на другие цветы, на те, что на косынке, которую держала мать.
— Ну, слеглась матушка, — проговорила Анна, нагнулась, взяла комок земли и стала давить его в руках.
— Ничего, — только и ответил Андрей, подойдя ближе к Анне. Он посмотрел ей в глаза и совсем без надобности поправил завернувшееся плечико сарафана, не замечая того, что на тесемке и на загорелом плече оставил следы испачканных в масле пальцев. Мать вдруг заторопилась, стала прощаться. Выйдя на тропинку и пройдя шагов двадцать, обернулась и крикнула Андрею:
— Вам обед несут!
«Видно, заметила!» — подумал Пашка и вышел из-за куста.
— Я просил, чтоб попозже... жарко сейчас...
Но мать не слышала его. По-девичьи шустро она бежала не по дороге, а прямо по траве, озорно сшибая застарелые головки ромашек и кукольника...
* * *
Пока Андрей обедал, Пашка сидел в кабине трактора и разглядывал оттуда его лицо, силясь понять, обидела его мать или нет. Не разобрался, но удивился, что дядя Андрей тоже как-то часто посматривал на него и так щурил глаза, будто ему уже известно, что в Пашкином задачнике лежит снимок. Пришлось показать его, не дождавшись, когда дядя Андрей пообедает.
— Э-э, браток! Значит, с меня причитается? — рассматривая свой трактор, себя в овале, пошутил дядя Андрей. — Ну, вот что: приезжай-ка вечерком на лодке, порыбачим с тобой сегодня...
* * *
Пашка пригнал лодку под вечер. Бабка позволила порыбачить с дядей Андреем.
Подруливая к старой коряге, Пашка увидел дядю Андрея на берегу. Он, видно, только что выкупался. Сидел в одних брюках, жевал молочную тростинку. Выстиранная гимнастерка, обнимая рукавами куст лозы, сушилась на солнце. Рядом в траве сапоги, портянки с отпечатками потных ног.
Привязав лодку, Пашка со своими узелками выбрался на берег. Лохмач остался в лодке на охапке травы — так и не проснулся старый...
Ужинали вместе. Особенно вкусными показались в этот раз и рассыпчатая гречневая каша, и блины с холодным молоком, и свежие огурцы с медом. Меду сама мать наложила.
Пока Андрей настраивал удочки за шалашом, а Пашка мыл посуду, солнышко начало краснеть и катиться за лес. На рыбалку решили взять и Лохмача. К этому времени он проснулся и выбрался из лодки. Видно, проголодался: юлит у ног, словно чует, что и ему достанется что-либо из мелкой рыбешки.
Берегом дошли до луки. Место знакомое, рыбное... Тихо забросили удочки. У дяди Андрея их две, у Пашки — одна. Круги от удара поплавков перемешались, разошлись и пропали. Возле поплавков закружились мошки. За ними стала охотиться мелкая рыбка. Выпрыгнет, блеснет осклизлым бочком и опять в воду. Пашка, любуясь, спросил:
— Это зачем так?
— Мошек ловят, кормятся. Дождю быть. Чуешь, как сильно кувшинки пахнут? Тоже к дождю.
— А-а, — протянул Пашка, но тут же возразил: — Нет, не будет дождя. Если вечером здорово трещат кузнечики, наутро наверняка ясная погода будет.
— Откуда ты знаешь?
— Мамка говорила.
— Ясная, говоришь? — Андрей вслушивается в вечернюю трескотню кузнечиков. Мало-помалу они утихают, и ничто больше не трогает тишину. Лишь иногда попавшаяся на крючок рыбка трепыхнется в воде, качнет речную гладь, и снова все окутывается покоем...
К шалашу вернулись, когда совсем стемнело, а из-за луга, что на противоположном берегу, начала подниматься луна. Она быстро пошла вверх, словно кто-то из ребят ловко поддал футбольный мяч из светлой лосевой кожи. Пашке даже понравилось. Хоть и устал, стоял, любовался и, кажется, ждал, что вот-вот мяч упадет вниз, прямо в Локну. Лохмач рядом, потираясь о мокрые от росы штаны Пашки, тоже смотрел на луну теплыми собачьими глазами и тоже будто ждал, когда она свалится в воду, чтобы броситься за нею...
— Озяб, наверно, полезай скорее в шалаш, — сказал дядя Андрей. Сам пошел опустить кубарик с рыбой в воду.
Когда вернулся, Пашка уже лежал на подстилке из травы. У ног устроился Лохмач. От него ступням тепло-тепло, как в кабине трактора. Пес не спал, должно быть, слушал, как в прибрежных камышах спросонок плескалась рыбешка. Старый-старый, а все чует. Пашка-то это знает...
Андрей снял фуфайку и сунул ее под голову Пашке. Мягко, тепло. Сверху накрыл шинелью — и сон, прокравшись в шалаш, медведем наваливается на мальчика. Виден лишь огонек Андреевой папиросы. При затяжке он разгорался ярче. Дядя Андрей
