Девушка подчинилась.
— Откуда ты?
— Из Сморчанска.
Жужжание камеры.
— Сморчанск, Сморчанск, — фотограф словно пробовал название на язык. — Где-то рядом с Украиной?
— Почти на границе.
Жужжание камеры. Яркий свет бил прямо в лицо, она с трудом различала белые плечи фотографа.
— Не жмурься. Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
Жужжание камеры.
— Поправь волосы. Девушка подняла руку.
— Медленнее, задержись так.
Жужжание камеры.
— Встань вполоборота, смотри в объектив.
Жужжание камеры.
— Расстегни блузку.
Заминка. Алик спокойно посмотрел на смущенную девушку.
— Проблемы?
— У меня под ней ничего нет.
— Я знаю, — кивнул фотограф. — Поверь, ты будешь часто слышать эту фразу, и именно тогда, когда у тебя под ней ничего не будет. Наклони голову, чуть приоткрой рот и медленно, двумя руками расстегивай пуговицы. Поняла?
Девушка кивнула.
— Сделай это.
Одеревеневшие пальцы еле справились с непослушной застежкой.
— Распахни ее шире! Жужжание камеры.
— Улыбнись!
Чуть позже, когда они сидели в креслах друг напротив друга, Алик закурил длинную черную сигарету и улыбнулся:
— Фотографии, которые мы сейчас сделали, не имеют художественной ценности. Это так, проба пера.
— Я понимаю, — тихо сказала Марина.
— Я хотел посмотреть, как ты держишься перед камерой. Ты расстроилась?
— Нет.
— У тебя грустные глаза.
— Не из-за этого.
Фотограф стряхнул пепел и внимательно посмотрел на девушку:
— А что случилось?
— Ничего.
— Я не буду лезть к тебе в душу, но знать о тебе хотя бы чуть-чуть я должен. Родители знают, где ты? — Марина молчала. — Значит, нет.
Он молча докурил сигарету и, сминая ее в пепельнице, негромко поинтересовался:
— Отец сильно пьет?
— Отчим. Да, пьет. Маму жалко, но я ей позвоню, расскажу, где я.
— Конечно. — Алик потянулся. — Где ты остановилась?
— Я не думала об этом.
— Знакомые в Москве есть? Или родственники?
— Нет.
— Ладно, что-нибудь придумаем. — Фотограф с встал. — Сейчас принесу кофе, а то неудобно получается, предложил девушке кофе и зажал, как последний поц.
Марина улыбнулась. Пока Алик хозяйничал на кухне, она успела привести в порядок одежду и окончательно успокоилась. Сейчас кругленький Алик ей почти нравился. Глазки у него, правда, масленые, но это, видимо, профессиональное. У всех немногочисленных фотографов, с которыми ей довелось общаться, взгляд был таким же липким. Раздевающим.
Ладно, сказала себе Марина, это просто еще один шаг.
Девушка снова нашла фотографию блондинки на стене. Я тоже буду в Париже. Я пробьюсь.
— Надо пить скорее — пока горячий, — Алик неожиданно вынырнул из кухни, заставив девушку вздрогнуть.
Он осторожно поставил на столик поднос с двумя чашками кофе и тарелкой с бутербродами:
— Ешь.
— Спасибо. — Марина вернулась в кресло. — А как ее заметили?
— Кого? — Фотограф удивленно поднял брови. — Ах, ее... Это длинная история. Налегай на бутерброды, может быть, в последний раз ешь в свое удовольствие.
Кофе был очень крепким.
— Почему?
— Фигура, Мариночка, фигура. Это твой капитал.
— А у меня что-то не в порядке? — неожиданно кокетливо поинтересовалась девушка.
— Как раз наоборот, — маленькие глазки быстро пробежали по ней, — но так должно быть всегда, пока ты в нашем бизнесе.
— А я уже в бизнесе?
— Конечно, но пока только одной ножкой.
— Какой из них? — Марина засмеялась и вытянула свои стройные ноги.
В голове у нее зашумело. Еще вчера она, одинокая, маленькая, сбежавшая из дому провинциалка, плакала в прокуренном тамбуре, глядя, как поезд уносит ее в неизвестность, а он, оказывается, уносил ее в мечту. Марине хотелось смеяться.
— Вот этой, — Алик подошел к ее креслу и, присев на корточки, погладил левое бедро девушки.
Прикосновение было приятным, но лицо фотографа почему-то стало расплываться.
— Что-то я... — заплетаясь, произнесла Марина, — я...
Чашка выскользнула из ослабевших пальцев, и остатки кофе расплескались по креслу. Голова девушки безвольно упала на грудь. Алик усмехнулся, поднял чашку, поставил ее на поднос и снял с пояса трубку мобильного телефона.
— Для абонента 16661, — негромко произнес он, услышав голос оператора пейджинговой компании. — Срочно позвони Алику.
Фотограф отнес грязную посуду на кухню и снова закурил. Он всегда нервничал, когда в студии лежали усыпленные девушки.
Абонент 16661 перезвонил довольно быстро, меньше чем через пять минут. Он всегда перезванивал быстро.
— У меня есть посылка, — сообщил Алик.
— Очень хорошо, за ней приедут в течение получаса.
Абонент 16661 никогда не обманывал, и, если он говорил «полчаса», значит, у Алика было в запасе ровно тридцать минут. Секунда в секунду.
Зачем таинственному абоненту 16661 были нужны девушки, Алик старался не думать. Единственное, что заботило фотографа, так это то, чтобы заказчик не захотел избавиться от Алика, решив, что он слишком много знает. Поэтому фотограф был очень осторожен при выборе девушек и лишних вопросов заказчику не задавал. Выходить же из бизнеса добровольно Алик не собирался. Не дурак.
Пришедших фотограф знал. К нему всегда приезжали именно эти двое — здоровенные белобрысые парни. Не здороваясь, даже не кивнув открывшему дверь фотографу, они прошли в студию и оглядели девушку.
— Сколько проспит? — спросил тот, что был несколько повыше.
Он всегда это спрашивал.
— Еще два часа.
Второй здоровяк протянул конверт.
— Пять. Босс сказал, что контракт... — он замолчал, фотограф похолодел, — контракт продолжается. Работай.
Он всегда произносил свою фразу именно так, с паузой, заставляя Алика замирать в ожидании «Контракт закончился. Прощай».
Парни вытащили Марину из кресла и, подхватив под руки, легко поволокли к выходу из студии. Провожать их фотограф не пошел.
После того как входная дверь захлопнулась (они всегда громко хлопали дверью, заставляя Алика вздрагивать), фотограф вытащил конверт и пересчитал деньги. Ровно пять тысяч, неплохо за час работы.
Улыбаясь, он раскрыл камеру и засветил отснятую пленку.
* * *
Московское полицейское управление
Москва, улица Петровка, 27 июля, вторник, 16:10
Опрашивая родственников и близких друзей потерпевших, Шустов не испытывал эмоций. Нет, во время разговора он сочувствовал, он поддерживал, он мог пустить слезу, в конце концов, или помолчать двадцать-тридцать минут, держа потрясенного человека за руку, но это были только внешние проявления. Внутри Сергей оставался холодным профессионалом, бесстрастно фиксирующим интересующие его факты. Он работал. Ему нужна информация, а не боль этих людей.
Мужчина негромко высморкался. Впервые за пятнадцать минут, пока полицейский делал вид, что копается в бумагах, его собеседник подал признаки жизни. Это было уже кое-что. Шустов молча поставил на стол бутылку «Святого Источника», коленкой нажал кнопку включения спрятанного под крышкой стола диктофона и снова заглянул в разложенные перед ним документы.
Лев Васильевич Молочанский, пятьдесят два года, владелец весьма преуспевающего воронежского торгового дома. Шустов поднял глаза: дорогой костюм, хороший галстук, золотые часы. Упаковка соответствовала, однако сам Лев Васильевич выглядел очень плохо. Серая, иссеченная резкими морщинами кожа, потухшие глаза, безвольно лежащие на столе руки. Единственная дочь. Шустов скосил глаза на лежащую перед ним анкету: так и есть. Молочанская Екатерина Львовна, восемнадцать лет, фотография прилагается. Сергей снова посмотрел на собеседника. С папой ничего общего. Яркая брюнетка, рост сто восемьдесят два, найдена в Терлецком парке. Девятая жертва Вивисектора. Как и в предыдущих случаях, тотальное вскрытие внутренних органов. Фотографии прилагаются. Личность установлена по отпечаткам пальцев. Девушка была замешана в деле с наркотой, но выручил богатый папуля.
— Я попью. — Молочанский дрожащими руками плеснул в стакан воды и забыл о нем.
Шустов вытащил протокол допроса и занес необходимые данные: имя, фамилия...
— Он даже не тронул мою девочку, — глухо сказал Лев Васильевич, словно только это не укладывалось в его голове, — даже не тронул... Почему он убил ее? За что?
Капитан и сам хотел бы это знать. Вивисектор никогда не насиловал свои жертвы, хотя всегда выбирал молоденьких и сексуальных девушек. Он только вскрывал их, живых, наслаждаясь мучениями и криками. Психиатры, к которым обращались полицейские, строили различные теории, а Вивисектор продолжал убивать.
Тринадцать жертв.
— Катенька говорила, что будет знаменитой, что будет улыбаться с обложек, — продолжал Молочанский. — Я этого не хотел, не понимал, я и сейчас не понимаю. Она уехала... практически, сбежала.
