отвечает другой голос, – что ты хочешь:
всю жизнь прожить на каком-то полустанке, где и людей-то всего несколько человек.
– Не в забитости дело. Разве ты не видишь, что некоторый дебилизм уже написан на её лице?
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
Ночной ливень
Через неделю Роман оказывается далеко от Москвы. Новое место, которое он пытается
ощутить и осознать, по всем приметам, какой-то полустанок. И этим оно интересно. Здесь слышен
грохот проходящих поездов, и по длительности грохота можно определить, пассажирский это поезд
или товарный и в какую сторону он идёт. А по щелчкам на ближнем стыке легко считается
количество вагонов. И это, пожалуй, самое интересное занятие за всю эпоху отрешённости. И не
только интересное. Это ещё и постоянное упражнение: слуху всегда есть за что зацепиться, так что
через полгода жизни на новом месте (если это всё-таки жизнь) его слух восстанавливается почти
полностью. Теперь Роман различает не только ближнюю речь, но даже слышит радио, если оно
включено громко. Но ни в чём другом прогресса нет.
Вместе с этим есть и некоторые потери – теперь он уже не может легко и запросто, хотя бы
изредка, заходить к мёртвым. Жаль, но тут уж надо определиться: либо ты с мёртвыми, либо с
живыми; либо один мир слышишь, либо уходишь в другой, совсем беззвучный.
Научившись воображать невидимое, Роман никак не может представить лицо своей настоящей,
биологической матери, ухаживающей за ним. Её голос (несмотря на привычку матери думать
вслух) никакого зрительного представления о ней не даёт. Зато её постоянное бормотание
постепенно складывается в историю её жизни, которая оказывается банальной и до прискорбия
смешной.
Родив и оставив когда-то ребёнка в Пылёвской больнице, она бросилась на поиски его отца, в
которого была влюблена до безумия. Но весь её отчаянный порыв закончился на этом полустанке,
называемом «Брусничный», где контролёры сняли её с поезда за безбилетный проезд. Чтобы
заработать на дальнейшую дорогу, она пришла в этот дом, к одинокой старухе Евдокии, и нанялась
белить закопчённые махоркой стены. Жалуясь между делом, она рассказала хозяйке, что едет на
542
запад «искать свою судьбу». Такими категориями она и мыслила – иначе у неё не выходило.
Правда, все, кому она до этого говорила название города своего любимого мужчины, либо
посмеивались над ней, либо пожимали плечами. Но, скорее всего, как думалось Алке, этот городок
не знают в Сибири, а вот доехав до Тамбова, она отыщет его легко. А уж как найти в небольшом
районном городке своего Костеньку – она сообразит. Во всяком случае, вся жизнь её поставлена на
кон, а лучшего выхода, другой мечты нет. Алка рассказала об этом так просто и наивно, что
хозяйка и сама на какое-то мгновение поверила в существование городка Кудыкинска. Кто знает:
каких только названий нет на свете…
Когда побелка (уже на второй день) подошла к концу, Евдокия отправилась в магазин, встретила
там Алексея Тихоновича, бывшего школьного географа, а ныне пенсионера, переехавшего из
райцентра на полустанок, и, коротко пересказав историю своей работницы, спросила про город.
– Кудыкинск… Кудыкинск, – задумчиво повторил тот, приткнув к переносице разношенные очки.
– «На кудыкину гору, продавать помидоры» – так, кажется, дразнятся мальчишки. Вы знаете,
география, конечно, имеет немало казусов с названиями, однако, в контексте всего рассказанного
вами это казус, как мне кажется, совсем иного рода. Это же похоже на явную насмешку. А в какой
это области, простите?
– В Тамбовской.
– Да уж… «Тамбовский волк тебе товарищ» – вот, пожалуй, откуда берёт начало этот адрес.
Тамбовская область, Кудыкинский район. Ну, а если это Тамбовская область, где у меня проживает
куча родственников, то тут я могу вполне ответственно заявить, что такого городка там не было
никогда. Так что, всё это просто насмешка. – И уже совершенно уверенный в своей правоте,
добавляет: Она что, совсем дурочка, чтобы не понимать этого?
– Запутали девку, да и всё, – сказала Евдокия. – Только мне она не верит. Вы учёный – вас
послушает. Пойдёмте, растолкуете ей.
– Ну что ж, – ответил слегка польщённый Алексей Тихонович, – давайте, просветим вашу
заблудшую овцу.
Два дня ревела потом в гулких выбеленных стенах эта «заблудшая овца» совсем не овечьим
голосом.
– Да ведь он же в глаза мне смотрел! Прямо в глаза! – твердила она самый главный свой довод.
А что глаза? Глаза-то смотрели и души, наверное, видели друг друга, да только одна из душ
оказалась мелкой и лживой. Так что были глаза, да сплыли, слиняли совсем. А реветь уже толку
нет. Ехать уже некуда. Всё – приехали. «Станция Березай – не хочешь, а вылезай», как выразился
старый географ, знающий кучу устоявшихся фраз. Так и осталась потом Алка в доме одинокой
старухи, переняв после её смерти дом, козу, свинью и кур с ярким петухом…
А ещё ей досталась книга. Всего одна. Но книга эта – Библия. И уж не потому ли, оставив
некогда ребёнка, Алка теперь смиренно принимает полумёртвое существо? Вечерами она читает
Библию вслух. Перед Романом это чтение открывает новый мир. Страницы древней книги, когда-то
пролистанные наспех, встают теперь перед ним целым миром, большими панорамными
картинами. Вот он слышит, как о борт лодки тихо плещет вода, скрипят уключины, слышится
глубокое влажное дыхание гребцов. Апостолы гребут вёслами. А Христос с лёгкой улыбкой шагает
за ними по воде… Хороши притчи, умны, но почему, по какому праву они вытесняют ценности
других культур?
…Однажды Христа удаётся догнать в пустыне, когда тот идёт куда-то, обливаясь потом под
знойным, иссушающим солнцем. Пристроившись рядом, Роман невольно обнаруживает, что они
почти одного роста, хотя он почему-то всегда представлял Христа невысоким. А говорить с ним
можно бессловесно – прямо мыслями, причём куда быстрее, чем словами.
– Ты и в самом деле Христос? – спрашивает Роман, не зная, как начать разговор.
– Спрашивай, о чём хочешь спросить, – предлагает тот.
– О Боге. Если ты сын Божий, то, очевидно, видел его?
– Разве это важно: видел я его или не видел? Разве ты сомневаешься в существовании своего
отца, которого тоже никогда не видел?
– Не уходи от вопроса. Я в своего отца не верю, а просто знаю, что он был. А вот в твоём
сомневаюсь. Естественно мне в него не верится, а верить намеренно не хочу. Лучше уж
пессимизм и неверие, чем натянутая вера.
– Но разве я сам – не доказательство его?
– Ничуть. Возможно, ты просто сон, обычный фантом. Сейчас, когда моё тело безжизненной
тряпкой валяется на кровати, я и сам фантом. Здесь лишь моя фантазия и мысль.
– Не
