слишком ли ты дерзок?
– Я имею право. Я прошёл через боольшее, чем ты. Чего не висеть на твоём кресте? Помучился
несколько часов, потерпел и воскрес. А как быть мне, когда бесконечно ни туда ни сюда? Я не
боюсь ни ада, ни страшного суда. Готов хоть сейчас. Но заискивать ни перед кем не стану. Куда
присудят – туда и шагну. Скажут: грешник, много женщин имел? Так зато я привнёс в жизнь куда
боольшую энергию, чем ваши праведники, которые боятся грешить.
543
– Жаль, что ты не веришь в Бога как в светлое начало, – замечает Христос, – тогда б тебе было
легче.
– Да, наверное, я всё-таки верю в него, – говорит Роман. – И даже называю его по-своему –
Наблюдателем. А что касается светлого начала, то тут ведь всё зависит от того, что даётся тебе с
рождения: светлое или тёмное… Так ты хочешь сказать, что твой отец или Наблюдатель знает и
видит всё?
– Всё. Только он видит через ангелов. Но ведь однажды он взглянул на тебя и сам. Тогда ему
стало очень жаль тебя.
– Это когда погибли мои родители?
– Нет. Когда у тебя погибли родители, тебя поддерживал Ангел. Событие это было страшным,
но обычным, житейским. Отец же взглянул на тебя в тот момент, в котором ты сам не увидел
ничего значительного. Ты шёл тогда по длинной дороге с подъёмами и спусками с чемоданом на
плече и вдруг так искренне захотел взлететь, что даже поверил в возможность полёта. Ты даже
сделал какое-то усилие, чтобы оторваться от земли. И тут-то Отец едва сдержался, чтобы не
позволить тебе это. Искренность твоей веры подкупила его и растрогала. Но человеку летать не
разрешено. Вот за это он и пожалел тебя до слёз. Именно этой-то верой ты словно окликнул его, и
тогда он, огорчённый, что не может дать тебе желаемого, помог по-другому.
– Это как же это он помог? Что-то никакой помощи я тогда не заметил.
– А грузовик, который тут же нагнал тебя?
– Ну и ну, – удивлённо произносит Роман, – сказка, да и только.
– Кстати, эта машина встречалась тебе и после.
– После? Когда?
– Тогда ты на шатком стуле стоял с петлёй на шее. И тогда эта машина с ослепительным светом
проехала мимо дома.
– Да, была тогда машина. Я ещё очень удивился, что она припозднилась и едет не по той
дороге.
– Выходит, она ехала как раз по той, чтобы отвлечь тебя. И если бы ты вышел тогда за ограду и
остановил её, то встретил бы того же водителя с рыжими усами. Только, пожалуй, ты не нашёл бы
в этом ничего странного: водитель хоть и знакомый, но не здешний – задержался в дороге и не
знал толком, где там у вас шоссе, а где просёлок.
– Да, меня бы это, конечно, не удивило, – соглашается Роман.
– И это понятно, – говорит Христос. – Людям кажется, что всё происходящее с ними – просто и
случайно, в то время как оно обязательно и строго. Вы, люди, и сами не знаете, из чего состоит
ваша жизнь.
* * *
…Болезнь матери очевидна. Время от времени слышно, как она грузно заваливается на пол.
Однажды это происходит при соседке, произнесшей слово «припадок». Отваживаясь с матерью,
она жалеет её за такую болезнь и за такой довесок к болезни, как парализованный сын.
Весной (насколько можно её вычислить) Романа удивляет чистый, неожиданный звук,
существование которого он с радостью открывает в мире. Это писк птенца, цыплёнка. Но почему
он так отчётлив? Как будто совсем рядом, над самым ухом. К тому же он не один – есть и другие
попискивания, отличимые по тембру. Конечно, это цыплята – обычные цыплята. Понятно, что они
жёлтые, тёплые, пушистые. Но как они попали на постель? Наверное, они ходят по его лицу или по
тому, что осталось от лица, и даже тихо поклёвывают его? Но как они взобрались? Знать бы, где
ты, на чём лежишь? Что это: кровать, диван или просто сундук? И что для цыплят
привлекательного в нём? Скорее всего, тепло. А что согревало их до этого? Где курица, которая
высиживала их?
Не найдя ответа на этот странный вопрос, Роман забывается, а очнувшись через какое-то время
и услышав те же самые звуки, снова спрашивает себя о том, почему цыплята расхаживают по
нему? Если цыплят привлекает его тепло, то где же то тепло, что произвело их на свет? Хотя…
Хотя, может быть, это тепло – он и есть?!
На некоторое время Роман зависает в состоянии полной душевной рассеянности. В принципе,
догадаться тут нетрудно. Однажды уже давно он слышал о том, как одна бабулька выводила
цыплят, пользуясь теплом своего парализованного супруга. Подкладывала ему яйца под бока и
требовала, чтобы он не шевелился и ничего не давил. Тут же и вовсе полное удобство – его
шевелений можно не опасаться.
Это открытие оказывается каким-то неоднозначным. Как его истолковать? Как отнестись при
этом к своей матери? Хотя понять её можно. Она ведь уже так привыкла к его недвижному телу,
которое приходится регулярно подкармливать какой-нибудь кашкой для поддержания
необходимого тепла. Кроме того, убирая из-под него, как из-под ребёнка, обмывая его, она
постоянно видит его таким застывшим, что её представление о нём как о живом человеке, мягко
544
говоря, могли и затушеваться. Если уж учёные мужи не догадывались о его возможной скрытой
жизни, то она-то и вовсе далека от того, чтобы предполагать у него какие-то мысли или чувства.
Какое же это благо, что мать постоянно разговаривает вслух. Вскоре всё разъясняется и с
цыплятами. Решение использовать сына в качестве инкубатора пришло к ней случайно, делать это
специально она не собиралась. Кто мог знать, что в одну ночь в курятник влезет хорёк и передавит
всех кур, включая и наседку на яйцах? А ведь куры для матери, да и для самого Романа –
кормилицы. И что теперь делать? Она стоит, мокрыми глазами смотрит на ещё тёплые яйца, из
которых на днях должны были проклюнуться цыплята, и не знает, как сохранить их тепло, их жизнь.
Осторожно перекладывает яйца в передник, прижимает к животу. Приходит в дом и какое-то время
сидит на кухне. А ведь надо посуду помыть, пол подмести, обед надо сварить. А что делать с
яйцами? Жалко остывающую жизнь, но не станешь же сидеть с ними целыми сутками. Кто ей
поможет? В дома она одна. Ну, не считая, конечно, неподвижного сына. А почему, кстати,
