Она появилась в моей студии прошлой весной. Ранней весной – как это всегда бывает в плохих романах о пробуждении жизни. Она ничего не пробудила – она оглушила, смяла, сразила наповал! Она даже не оставила мне ни единого шанса на спасение! В каком романе вы еще прочитаете про такую любовь в тридцать лет! Про первую любовь в тридцать лет, да еще с первого взгляда!
Федор хотел буркнуть: «Почитай Булгакова, неуч!» Но осекся и только прерывисто вздохнул, опасаясь, что разгоряченный Виктор собьется с мысли и пропустит главное. Но тот продолжал вдохновенно и жарко, словно опять переживал заново ту раннюю весну:
– Она была так хороша, так прекрасна, так невинна и так добра, что казалось – она впорхнула не в студию, а в меня. В сердце, в печень, в селезенку. Я пропитался ею, как губка, брошенная на мгновение в молодое вино. Я разглядывал ее в объектив, и сердце сжималось и падало в пропасть. Даже когда она ушла, я долго сидел глуповато-счастливый, уверенный в том, что она вышла на минуту и сейчас видение повторится и… останется со мною навсегда. Но она пришла, чтобы больше не возвратиться. Она уехала в свой захолустный Склянск (Федор вздрогнул), наплевав даже на то, что уже почти нашла очень неплохую работу в нашем городе. Уехала обратно к семье – матери с дочкой, – даже не попытавшись устроить свою жизнь в большом, полном надежд и возможностей Лобнинске.
Сначала я ждал ее. Каждый день, каждый час, каждые четверть часа я выскакивал на улицу из полумрака фотостудии и, щурясь от света и талого снега, летящего в глаза, высматривал ее силуэт среди сотен прохожих. Я просто не верил, что она не придет. Даже сама такая мысль казалась мне нелепой. А потом отчаянье и безысходность стали овладевать мною. Я не мог работать (ФотоВиктор стал делать большую часть работы за меня), я не мог спать. Меня мучили видения. Мне казалось, что еще немного – и меня не станет. Я умру, растворюсь в небытии. Мне становилось еще хуже от того, что я стал замечать, как второй Виктор оживает на глазах и словно торопит мой уход. Я нередко ловил на себе его взгляд и не узнавал в нем своих глаз – так ворон поглядывает с трухлявого пня на умирающего подранка.
Этот ад длился несколько месяцев, а она все не приходила. Я каждый день рассматривал на фотографии ее милые черты и шептал, шептал ей в самое ухо сокровенные сумасшествия. В какой-то момент я почувствовал ясно, что умираю. Мой Виктор – мой второй Виктор – приближал мою смерть, он зазывал ее, он молился ей. Все это я читал в его глазах, когда, обессиленный, занял его место в подсобной комнате. Я лежал на раскладушке часами, не в силах подняться, и только шевелил губами, в миллионный раз признаваясь в любви заветной фотографии. ФОТОГРАФИИ! И тут меня осенило! Это было так просто и вместе с тем так спасительно и так сладко, что я ожил в мгновение.
Я увидел ненависть в собственных глазах, когда, выскочив из подсобки, взглянул на своего двойника. Мой Виктор понял, что я не умер, что я нашел спасение. И это спасение было началом его собственного конца… Той же ночью я торопливо подключил аппаратуру, проверил отражатели и предохранители, натер до блеска принимающую линзу модулятора и бережно поместил в модем фотографию, с которой вот уже несколько месяцев не расставался ни на секунду. Лобник так и не забрал у меня диск с программой. Он хранился в студии с того памятного для науки дня, когда мы материализовали второго Виктора. В три часа ночи я запустил программу. А под утро моя любовь, мое ненаглядное чудо, моя новая жизнь уже мирно дремала в кресле съемочного зала моей фотостудии.
Мы провели с ней весь следующий день. Она улыбалась солнцу и мне, она рассказывала о себе, о своей матери и дочке от первого неудавшегося брака, о том, что, хотя и нашла в нашем городе неплохую работу, сердце ее не лежит к суматошному центру, и она собирается обратно в Склянск к своей маленькой семье, по которой успела соскучиться. Она и не подозревала, кто она на самом деле! Ее биографическая память остановилась на приезде сюда, в наш город. И она… продолжала жить, даже не предполагая, что та она, которая настоящая, уже давно вернулась в Склянск! Моей задачей было оставить ее здесь навсегда. Рядом с собой. Я готов был отдать жизнь за то, чтобы понравиться ей. И у меня стало получаться. Она продолжала жить на той съемной квартире, которую на самом деле оставила несколько месяцев назад. Ее очень позабавило, когда хозяйка квартиры пришла в изумление, обнаружив в ней опять свою квартирантку. «У нее был вид, словно я отсутствовала много времени и вдруг опять появилась. Она даже забыла, что сегодня – день платы за аренду!»
Мы виделись каждый день, и я уже начал читать в ее глазах взаимность. А мне ничего больше в жизни не нужно было! Только наша любовь! Только быть с ней рядом – каждую минуту! И вот когда я наконец почувствовал, что живу, что счастлив так, как еще никогда не был счастлив, она пропала… Просто вдруг не пришла, как обычно, утром в мою студию. Ее не было ни на следующий день, ни через три дня. Она исчезла второй раз из моей жизни. И теперь – навсегда. Моя смерть, оказывается, не испугалась. Она притаилась и ждала удобного случая, чтобы распахнуть дверь моей студии. Я даже представить себе не мог, что у смерти будет твое лицо, Федор!
Как сейчас помню этот день. Восемнадцатое июля. Ты пришел ко мне, держа за руку ЕЕ. А ОНА смотрела только на тебя, ничуть не смущаясь дикому совпадению, что из миллионов людей в этом городе ты приведешь ее именно ко мне! Я лишь заметил, что она чуть-чуть раздосадована. В остальном же она была счастлива. И счастлива НЕ СО МНОЙ! Мы с ней не сговариваясь сделали вид, что видим друг друга впервые, а ты… ты ничего не заметил. Ты вообще ничего не видел, кроме собственного счастья. Ты тряс меня за плечи, рассказывая, как познакомился с НЕЙ в парке, как ОНА удивилась нарисованному дождю в солнечный, жаркий день. Ты обнимал меня, а я хотел убить тебя. И себя…
Виктор замолчал, наблюдая, как Федор ловит ртом воздух, пытаясь подняться со стула.
– Ты… Ты сволочь! – Лосев задыхался, упираясь локтем в стол и шаря перед собой по полу безвольными ногами. – Лена – ненастоящая? Двойник? Органическая копия? Репродукция?!
Виктор смотрел на него с нескрываемым превосходством и презрением.
– Я же сказал тебе, Лосев, что ты жить не захочешь! Только это еще не все… Это только начало!
На Федора было жалко смотреть. Он так и не поднялся из-за стола и сидел, опрокинув лицо в липкие от ужаса ладони.
– Твоя Елена – это ФотоЕлена, – продолжал добивать его Виктор, не меняя ни тона, ни выражения одутловатого и бледного лица, – а с настоящей ты не был даже знаком. Ты сам выбрал свою судьбу. Или судьба – тебя… В наказание. Ведь ты без усилий завладел моим творением, моим шедевром, моей любовью. А мне оставалось только сдохнуть – на радость моему двойнику.
