Но сдох он! Я с ужасом и одновременно с восторгом наблюдал той январской ночью, как Елена с бешенством и ненавистью в глазах (отчего они стали только прекрасней) выскочила из студии. Она была вся в крови! Она убила мое первое творение. Один мой шедевр почти на моих глазах уничтожил другой. В какой-то момент она поскользнулась в мокром снегу перед студией и упала. Я отпрянул назад в мерзлую темноту и ждал, что через мгновение буду обнаружен. Я не знаю, что стал бы делать. Возможно, я позволил бы ей убить и меня. Но она ничего не заметила. Поднялась с колен и ушла в ночь.
Я зашел в студию и обнаружил тело своего Виктора, окровавленное и бездыханное. Я смотрел на него, дрожа от неведомого доселе возбуждения… Я любил Елену даже такой. Даже понимая, что она хочет моей смерти.
Я сам напросился на ее ненависть. За две недели до убийства моего Виктора я решил разом покончить с вашей идиллией. Я выловил Елену, когда она возвращалась с работы домой (К ТЕБЕ домой, Федор!), и за пятнадцать минут выпалил ей все. Она не верила, смотрела на меня как на безумного. А я и был безумен! Я потащил ее в студию и показал аппаратуру, модем, ее собственную фотографию, о которой она, естественно, не могла помнить. Я сказал ей, что она первая фоторепродукция человека, которую я произвел на свет. Про моего Виктора она ничего не знала. Она ушла от меня в тот вечер оглушенная и потерянная. Я праздновал победу. Но на следующий день понял, что рановато. Она все равно не верила. Ей было проще уложить все невероятное в ложе моего безумства, чем осмыслить и принять правду.
Мне подбросили в ящик мою фотографию с выколотыми глазами. Сначала я решил, что это твоя глупая месть за то, что я уволил тебя когда-то. А потом догадался: это она! Она ненавидела меня!
Тогда я решился на последний шаг – я повез ее в Склянск. Помнишь тот день, Федор? Помнишь, как твоя вдруг помрачневшая невеста неожиданно отпросилась у тебя в какую-то нелепую командировку? Ей не хватало сил даже соврать как следует!
Федор сидел не шевелясь, и только за его полуоткрытыми веками плескалось что-то черное и обреченное. Виктор бил наверняка и попадал в точку.
– То, что она увидела в своем родном Склянске, стоя за калиткой своего родного дома, не просто шокировало ее, а сразило наповал! Она увидела… себя со своей матерью и дочкой. И она поверила мне. Поверила, что ей нет места в ее собственной жизни! Всю дорогу обратно она не проронила ни слова. Но я – ее творец, ее созидатель – понял все. Я понял, что единственной целью ее жизни будет отныне возвращение в Склянск. К семье. И главное препятствие – саму себя, настоящую – она просто-напросто устранит! Как устранит и уничтожит всех, кто только попытается ей в этом помешать, – меня, тебя и всех, кто еще возникнет на ее пути. Я добился своего: любовь перестала быть смыслом ее жизни. Отныне главным мотивом ее существования стала ненависть и жажда вернуться в свою жизнь…
Я знал, что тем же вечером она придет расправиться со мной. Я уже умел предугадывать ее поступки заранее! И мне пришлось… пожертвовать своим вторым Виктором.
Это было непростое решение. Я не знаю, говорил ли тебе Лобник, но гибель моего дублера навсегда сделала бы меня несчастным. Но я говорил себе: «А сейчас в чем мое счастье? Я удачлив во всем, я счастлив в работе, но не в любви! Тогда зачем мне такое счастье?» В этой белой стороне моей судьбы, в которой я уже жил больше года, изначально не было заложено взаимной любви. В ней было везение и успех, но не было счастья с женщиной! ДВЕ ЗВЕЗДЫ – ОДНА ЛЮБОВЬ!
В тот вечер ФотоВиктор работал в студии вместо меня, к чему уже привык за последнее время… Труп потом собирали по частям, а твоя лучезарная и обворожительная невеста в это самое время праздновала с тобой какую-то очередную дату вашего знакомства. Смеялась, наверное, шутила, признавалась тебе в любви, ласкала тебя на твоей скрипучей, полусломанной кровати… А мой органический дублер погиб, и отныне мой путь – ДОЛГАЯ ДОРОГА В НОЧИ ДО СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЛУНЫ. Тетушка Нелли сказала правду: ночь – это скорбь…
Федор открыл глаза. Он уже не стонал, в бессилии покачиваясь всем телом, – он сидел на стуле прямо и смотрел в глаза циничному рассказчику, пытаясь что-то прочитать в его слепых от восторга и отчаяния глазах. Виктор сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом, и спросил уже другим тоном – насмешливо-усталым:
– Кстати, Лосев, а как она тебе тогда объяснила свое нежелание общаться отныне с родными в Склянске? Ссорой? Или, приехав из «командировки», она сообщила, что они погибли?
Федор молчал, и Виктора стал немного отрезвлять его ледяной взгляд. Он осторожно, под руку, отвел мать от двери, распахнул ее настежь и произнес:
– Уходи, Федор! Я отомщен. А ты попробуй теперь жить как прежде. Если сможешь. Впрочем, ты окажешься под ее ножом раньше, чем осмыслишь все, мной сказанное. Ведь любая твоя попытка докопаться до истины – твой приговор. Если надумаешь ехать в Склянск – считай, что ты уже труп. Ее ничто не остановит… Кстати, о трупе: ЕЛЕНА ЗНАЕТ, ЧТО Я ЖИВ. Я не отказал себе в удовольствии показаться ей на глаза. Чтобы не думала, что все позади. Кошмар ее разоблачения только начинается. Сейчас это для нее, пожалуй, даже лучше. Пусть знает, что я есть на белом свете и что я… люблю ее.
Федор встал со стула. Казалось, он полностью овладел собой. Только глаза сузились в два крохотных штриха на белом лице. Он протянул руку:
– Диск!
– Что? – Виктор поморгал и отпрянул спиной к стене.
Федор подошел к нему вплотную, отпихнул в сторону зарычавшую женщину и коротким движением ухватил рассказчика пальцами за кадык:
– Диск с программой!
Виктор хрипел, отчаянно упираясь культей Лосеву в грудь:
– От-тпус-с-сти, идиот! Он… в студии… В компьютере, подключенном к модулятуру… Он мне больше не нужен!
ГЛАВА 10
Федор едва доплелся до дома. Ноги не слушались, а перед глазами безумной вереницей кружились чьи-то лица. У самого подъезда он ткнулся плечом в водосток. Его сильно тошнило. Скользкие пальцы хватались за стену, уползающую то в сторону, то назад. Если бы кто-нибудь сейчас произнес вслух: «Тебя ждет объяснение с Еленой», – приступ рвоты усилился бы. Ему казалось противным само слово «объяснение». Впервые он боялся заглянуть в глаза любимой, боялся ничего не увидеть в них, или, наоборот – прочитать все.
Елена стояла на пороге квартиры, распахнув настежь дверь. Она не шевелясь смотрела, как Лосев преодолевает последние ступеньки и, покачиваясь, бредет вдоль стены лестничной площадки. Он плечом протиснулся в квартиру, чуть оттолкнув Елену, прошел на кухню и бессильно опустился на стул. Она встала напротив, не зная, кто первым начнет разговор. Федор молчал, и она наконец произнесла нерешительно:
