Я подошла к яме и посмотрела вниз. Я ничего не чувствовала и не понимала, кроме того, что промокла, устала и мне больше некуда и не к кому идти. Могильщики начали забрасывать могилу землей. Прошло десять минут, и все закончилось. Мы постояли еще немного, а потом ушли.
Мы вышли за ограду кладбища. Госпожа Ширх посмотрела на часы и неожиданно сказала:
- У нас есть время до конца обеда - а на обед мы все равно опоздаем. Я попросила дежурную первого класса присмотреть и за вами - госпожа Фарриста разрешила. Давай немного посидим в кондитерской, ты замерзла, да и я бы выпила чаю. Пожалуй, возьму нам с тобой по куску пирога, ты ведь наверняка проголодалась.
Мне показалось очень странным, даже неприличным, что она предлагает сейчас сидеть в кафе, наслаждаться чаем и вкусными пирогами - когда мамы больше нет, и я думаю только о ее смерти. Сразу после похорон! Но я не успела придумать, что бы ей ответить, а она уже открыла дверь в кондитерскую - в теплый уютный зал, где витали сладкие запахи. Пирожные были выставлены рядами на витрине под стеклом, за столами, покрытыми скатертями кремового цвета, сидели немногие посетители. Госпожа Ширх выбрала стол в самом углу, около окна. На столе стояла вазочка с маленькой свежесрезанной розой. Нам принесли фарфоровый чайничек с блестящими боками, чашки и большой земляничный пирог. Чай был горячим и душистым, и можно было греть руки о чашку, а пирог пахнул нежно, сдобно и сладко. Я, почти машинально, выпила целую чашку чая, съела половину положенного в тарелку куска мягкого и очень вкусного пирога. И тут опомнилась - как я могу так, сидеть тут, в тепле и уюте, радоваться жизни, когда... Я сама не ожидала, что расплачусь. Госпожа Ширх дала мне платок и передвинула свой стул так, чтобы меня не было видно остальным.
-Поплачь немного... так лучше, - негромко говорила она.
- Мне стыдно. Мама... а я... чай с пирогом...
-Мама умерла, и ты всегда будешь ее помнить, горевать, и со временем боль станет тише и глуше... Но ты - жива, а значит - должна есть, учиться, отдыхать, помогать другим, читать, чтобы стать умнее и лучше... Твоя мама прошла свою земную дорогу, а ты - еще нет, тебе еще предстоит сделать многое, для чего ты и появилась на свет.
-Что сделать?
-Этого я не знаю, - госпожа Ширх улыбнулась - но еле видимой улыбкой, только уголком губ.
Я повторила про себя ее слова, размышляя над ними, и тут вспомнила, что об этом как раз и хотела утром поговорить.
-Скажите, может быть, мне лучше уйти из училища? Разве правильно будет, что я буду танцевать и веселиться, когда... Разве это не бессердечно?
-Нет, не бессердечно. Ты не веселишься, танцы - твоя работа. Ты не просто танцуешь, ты отрабатываешь свою учебу. С третьего класса в спектаклях будут участвовать многие, а с четвертого-пятого - почти все, а кто не сможет - будет исключен, как ты знаешь. Неужели твоя мама хотела бы, чтобы ты попала в какой-нибудь приют, в котором тебе пришлось бы обучаться скучной и грубой работе? Я думаю, она бы не хотела такого для тебя. Поэтому ты должна учиться еще лучше и старательнее, чем раньше - иначе кто о тебе позаботиться?
Да, не позаботиться никто... Я расплакалась еще сильнее. Теперь вкусный пирог и горячий чай казались такими пустяками, из-за которых не стоило стыдиться и переживать ни минуты, ведь есть вещи гораздо страшнее - бесприютность, беззащитность и одиночество... Госпожа Ширх печально вздохнула:
-Да, нелегко... Первое время - самое тяжелое... Ты все же помни - ты не одна. У тебя есть подруги, и ко мне ты можешь всегда обращаться, я постараюсь помочь тебе, если ты захочешь о чем-нибудь поговорить, спросить... Если что-то случится... Никто не заменит тебе маму - но ты не одна. Понимаю, что ты ее очень сильно любила, но нет такого человека на свете, который бы не терял любимых людей.
Тут я вспомнила об одной вещи. Наверно, госпожа Ширх решит, что я перевела разговор на другое, но на самом деле, это не совсем так.
-Я хотела спросить... Можно ли обманывать, если по каким-то причинам нельзя сказать правду? Или это все же в любых обстоятельствах плохо?
Госпожа Ширх явно думала до этого о другом, и сейчас старалась найти нужный ответ:
-Я полагаю, надо смотреть, принесет ли твой ответ пользу или вред другому человеку. Иногда правду говорить нельзя, потому что это может обидеть или раскрыть чужую тайну, так что обман - лучший выход. Но только если правда, в самом деле, принесет вред.
Я думала примерно так же. Но почему-то от ее слов камень с души не упал. Наверно, мама ответила бы иначе. Наверно, она бы сказала примерно так: "Лгать нельзя никогда и никому. Когда мне случалось солгать, всегда было потом очень плохо". Только я уже не узнаю, как на самом деле она бы ответила... И, наверно, мне надо навсегда забыть, как много мама скрывала от меня. Теперь это совсем неважно.
Когда мы вышли под мелкий моросящий дождь, я подумала, что без еды и тепла, наверно, заболела бы или совсем ослабла, значит, госпожа Ширх была права, что повела меня сюда. Когда мы приехали в училище (она взяла экипаж, потому что мы очень устали, и не могли уже ходить под дождем), я ни с кем не стала говорить, легла в кровать и закрыла глаза. Сегодняшний день я бы не положила в "копилку воспоминаний". Но не смогу забыть никогда.
Дни шли сплошной тусклой полосой. Я была совершенно безразлична ко всему. Не думая и не вслушиваясь в музыку, танцевала на уроках, читала заданные книги. Стелла и Лил старались отвлечь меня от горьких мыслей и печали - но, в сущности, ни мыслей, ни чувств, даже каких-то чрезмерно горестных уже не было, правильно сказала госпожа Ширх, боль стала тише и глуше, но зато появилась пустота, в которую проваливались все чувства, надежды и мечтания, а мне не оставалось ничего. Жизнь стала безвкусной. Как будто кто-то взял театральные декорации и вынес их под проливной ливень: вся краска стекла, исчезли красивые здания, цветущие каштаны и розы, живописные развалины старинных баронских замков, чудесные городские фонтаны. Остались только дерево и картон. Лишенная смысла и волшебства, пустая основа мира.
Сложно сказать, сколько это бы длилось, но вот произошло нечто... не то, чтобы страшное - непонятное и неприятное.
Однажды, когда все отдыхали после обеда, я сидела у окна. Шел дождь, и над мокрыми улицами стояла туманная дымка из мелких капель. На противоположной стороне улицы стоял человек в длинном коричневом плаще, капюшона не было, широкий воротник лежал по плечам, на голове был цилиндр с широкими полями - лица не разглядеть. То его закрывали от меня редкие экипажи, то он опять появлялся. Стоял неподвижно, смотрел на Театр, точнее, даже на училище. Затем снова его закрыл экипаж, и вот проехал - и никого нет. А через два дня, когда наш класс гулял в саду за училищем, человек в коричневом плаще опять появился. Стоял уже в другом месте и снова смотрел в ту же сторону. Но теперь - на нас, и мне даже показалось - на меня. В какую-то секунду я отвернулась, посмотрела - его уже нет. Вечером я рассказала о нем Стелле и Лил. Лил заахала, Стелла покачала головой:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
