— Ничего.
Надо было сменить тему.
— Слушай, когда вернешься в офис, позвони Джули Фавро и попроси ее прийти завтра в суд.
— Кажется, Эллиот не хотел привлекать консультантов?
— Ему не обязательно знать об этом.
— Тогда как ты собираешься ей платить?
— Спишем на общие расходы. Какая разница? Если надо, заплачу из своего кармана. Она мне нужна, и плевать, что думает Эллиот. Я уже отклонил двух кандидатов, а завтра, видимо, потрачу все свои отводы. Мне пригодится ее помощь на финишной прямой. Просто скажи ей, что судебный пристав запишет фамилию и позаботится о том, чтобы устроить ее в зале. Пусть сядет на галерее и не подходит ко мне, пока я с клиентом. А если случится нечто важное, может присылать мне сообщения.
— Хорошо, я ей позвоню. С тобой все в порядке, Микки?
Наверное, я очень быстро говорил или обливался потом. Лорна заметила, как я взбудоражен. Меня слегка трясло — может, из-за истории с репортером, или потому, что Босх повесил трубку, или просто до меня стало доходить, что вот-вот произойдет событие, к которому я готовился целый год. Судебный процесс, свидетели, допросы…
— В порядке, — резко ответил я. — Просто проголодался. Ты же знаешь, что со мной бывает, когда я голоден.
— Да, конечно. Понимаю.
На самом деле я не был голоден. Мне вообще не хотелось есть. Я чувствовал, как на мои плечи наваливается гигантская тяжесть. Ответственность за будущее человека.
И этим человеком был не мой клиент.
35
На следующий день отбор присяжных продолжался больше десяти часов. Настоящее сражение. Я и Голанц в ярости набрасывались друг на друга, выискивая слабые места и безжалостно выбрасывая каждого, кто мог принести пользу противной стороне. Мы перебрали почти всех имевшихся в резерве кандидатов, клетки присяжных в моей таблице-папке были уже в несколько слоев обклеены стикерами. После обеда у меня осталось всего два немотивированных отвода. Голанц, поначалу действовавший осторожно, вскоре обогнал меня, сохранив лишь один заряд. Битва завершалась. Состав коллегии почти определился.
К трем часам дня список присяжных включал адвоката, компьютерного программиста, двух новых почтовиков и трех пенсионеров, а также профессиональную няню, специалиста по обрезке деревьев и художницу.
Из первоначальной дюжины осталось два кандидата: инженер на седьмом месте и пенсионер — на двенадцатом. Оба как-то ухитрились удержаться в списке. Оба были белыми и, как мне казалось, держали сторону обвинения. Нет, они не высказывали явную симпатию прокурору, но в своей табличке я пометил их синими чернилами как людей, холодно относившихся к защите. Впрочем, данная тенденция была едва заметной, поэтому я до сих пор не использовал против них два драгоценных вето.
Разумеется, в финальной стадии я мог бы избавиться от обоих, но существовал определенный риск. Ты выбиваешь «синего» кандидата, а на его место приходит «ультрамариновый», куда более опасный для твоего клиента. Вот почему результаты отбора часто трудно прогнозировать.
Последней в коллегию попала художница, занявшая одиннадцатое место, после того как Голанц своим девятнадцатым отводом устранил местного сантехника, которого я пометил ярко-красным. Отвечая на вопросы судьи Стэнтона, женщина рассказала, что живет в Малибу и работает в студии на Пасифик-Ошн. Она любила акриловые краски, изучала живопись в Институте искусств в Филадельфии и приехала в Калифорнию за «хорошим светом». По ее словам, у нее не было телевизора, а газеты она читала очень редко. Поэтому женщина ничего не знала о громком преступлении, случившемся полгода назад недалеко от того места, где она жила.
С самого начала я стал делать на фамилии художницы красные пометки и чем дальше, тем больше радовался тому, что она оказалась в списке присяжных. Голанц совершил тактическую ошибку: убрал сантехника предпоследним вето, а взамен получил присяжного, еще более непригодного для прокуратуры. Теперь ему придется или оставить его в списке, или израсходовать последний выстрел, рискуя снова получить скверную кандидатуру, которую он уже не сумеет отклонить.
Судья Стэнтон закончил, и очередь перешла к юристам. Голанц начал первым, забросав художницу вопросами и надеясь, что кандидатка продемонстрирует недобросовестность или пристрастность, которая позволит исключить ее по конкретным основаниям и сохранит ему возможность последнего отвода. Но женщина держалась очень хорошо, отвечая искренне и непредвзято.
Пока Голанц занимался своим делом, в кармане у меня завибрировал телефон. Не вынимая трубку из-под столика, я взглянул на экран. Джули Фавро прислала сообщение: «Ее надо сохранить».
Я немедленно ответил: «Знаю. Как насчет 7, 8 и 10? Кого убрать следующим?»
Фавро, мой тайный консультант, с утра сидела в четвертом ряду галереи. В обеденный перерыв, когда Уолтер Эллиот опять отправился «проведать» студию, мы с ней встретились, и я показал свою таблицу, чтобы она могла ее скопировать. Фавро все схватывала на лету и прекрасно понимала, каких присяжных я хочу и почему.
Почти сразу пришел ее ответ. Мне всегда нравилась ее реакция. Фавро не любила тянуть время, принимала быстрые интуитивные решения, основанные на личных наблюдениях.
«Мне не нравится 8-й. 10-й пока мало говорит. Можно убрать 7-й».
Восьмым был специалист по обрезке зелени. Я пометил его синим, услышав, как он отвечал на вопросы об отношении к полиции. К тому же он явно стремился стать присяжным. В деле об убийстве это плохой знак. Подобные люди обычно горой стоят за порядок и закон и готовы, не дрогнув, судить другого человека. Если честно, меня настораживает каждый, кто охотно соглашается на роль судьи. Такие сразу получают синюю пометку.
Судья Стэнтон вел себя демократично. Когда мы задавали вопросы кандидату, он разрешал нам обращаться и к другим членам коллегии. Он даже допускал «обратное вето», то есть мы могли вычеркнуть любого присяжного, уже после того как его допросили и приняли.
Когда настал мой черед говорить с художницей, я подошел к кафедре и сообщил судье, что беру ее в присяжные без дальнейших расспросов. Вместо этого я попросил разрешения еще раз побеседовать с присяжным номер восемь и получил согласие судьи.
— Присяжный номер восемь, мне бы хотелось уточнить вашу позицию по некоторым вопросам. Скажите, если по окончании процесса, после выступления всех свидетелей, у вас сложится впечатление, что подсудимый, вероятно, виновен, вы проголосуете за обвинительный приговор?
Специалист-озеленитель на минуту задумался.
— Нет, потому что доказательства должны не подлежать сомнению.
Я кивнул, словно получив правильный ответ.
— Значит, вы не считаете, что «мог совершить» и «несомненно совершил», — одно и то же?
— Нет. Конечно, нет.
— Отлично. Как вы считаете, людей арестовывают за то, что они громко поют в церкви?
На лице кандидата появилось недоуменное выражение, а в зале послышался смешок.
— Простите, я не понял.
— Есть такое выражение: людей не арестовывают за то, что они громко поют в церкви. Иначе говоря, нет дыма без огня. Людей не привлекают к суду просто так. Обычно аресты происходят на веских основаниях. Вы с этим согласны?
— Полагаю, все могут ошибаться, в том числе и полиция, поэтому каждый случай надо рассматривать отдельно.
— Но вы верите в то, что полиция обычно поступает правильно?
Я загнал его в угол. Как бы он ни ответил, это можно выдать за симпатию противной стороне.
— Наверное, да — ведь они профессионалы, — но я предпочитаю подходить к делу индивидуально и не считать, что если полиция обычно права, то она права и в данном случае.
Хороший ответ, тем более от озеленителя. Он говорил правильно, но в этой правильности было нечто искусственное. Чересчур подчеркнутое, даже угодливое. Он рвался быть присяжным, и мне это не нравилось.
— На какой машине вы ездите, сэр?
Неожиданные вопросы часто помогают верно оценить реакцию. Присяжный номер восемь откинулся на спинку и посмотрел на меня так, будто я пытался его надуть.
— На какой машине? — удивился он.
— Да, на чем вы ездите на работу?
— У меня пикап. Я вожу в нем снаряжение и инструменты. «Форд».
— На вашем бампере есть какие-нибудь наклейки?
— Да, не много.
— Что на них написано?
Он долго вспоминал, что написано у него на бампере.
— Ну, у меня есть стикер НСА, и потом, еще один, где написано: «Если ты можешь это прочитать, жми на тормоз». Может, не очень любезно, но что делать.
В толпе кандидатов раздались смешки, и номер восьмой гордо улыбнулся.
— Давно вы состоите в Национальной стрелковой ассоциации? — поинтересовался я. — В представленных вами данных об этом ничего не сказано.
