Защита зарезервировала пять мест в первом ряду, за моей спиной. Там сидели Лорна, Циско, Патрик и Джули Фавро: я решил нанять ее на время судебного процесса для наблюдения за присяжными. Сам я не мог следить за ними постоянно, к тому же присяжные часто ведут себя более откровенно, когда на них не смотрят адвокат и прокурор.
Пятое место я приберег для своей дочери. Надеялся, что уговорю бывшую жену дать мне возможность забрать Хейли из школы и отвезти в суд. Хейли никогда не видела, как я работаю, и мне казалось, что вступительная речь для этого подойдет как нельзя лучше. В успехе дела я не сомневался. Чувствовал себя неуязвимым и мечтал, чтобы дочь запомнила меня таким. План заключался в том, чтобы посадить ее рядом с Лорной, которая ей всегда нравилась, и показать себя во всей красе. Я даже хотел сослаться на Маргарет Мид[12] и объяснить, что небольшая экскурсия в суд только расширит кругозор дочери и пойдет ей на пользу. К сожалению, я мог выиграть любое дело, кроме этого. Бывшая жена мне отказала. В понедельник Хейли отправилась в школу, и место осталось пустым.
Уолтер Эллиот не пригласил никого. У него не было ни детей, ни близких родственников. Нина Альбрехт спросила, можно ли ей посидеть в зале и оказать поддержку шефу, но ее включили в список свидетелей со стороны обвинения и защиты, поэтому до своего выступления она не могла присутствовать в суде. В результате мой клиент остался в одиночестве. Разумеется, это было сделано намеренно. При желании у него нашлось бы немало сотрудников, доброжелателей или подхалимов, которые с удовольствием составили бы ему компанию. Многие известные актеры вызвались прийти в суд, чтобы поддержать Эллиота, но я объяснил, что, если вокруг него будут сидеть голливудские знаменитости и кинопродюсеры, это произведет плохое впечатление на присяжных. Все дело в присяжных, говорил я. Каждый наш шаг — от цвета галстука до выбора присяжных — рассчитан именно на них, на наших безымянных судей.
Как только члены коллегии заняли свои места, Стэнтон объявил начало заседания и осведомился у присяжных, не читали ли они статью в утренней «Таймс». Все промолчали, и судья напомнил, что никто не должен читать и смотреть новости, связанные с процессом. Затем он сообщил, что заседание откроют вступительные речи защитника и обвинителя.
— Прошу не забывать, дамы и господа, — произнес Стэнтон, — что это лишь мнения, а не доказательства. Позже обе стороны приведут факты, подтверждающие сделанные ими заявления. В заключение вы должны будете решить, насколько они справились с задачей.
Судья кивнул Голанцу и предложил начать. Согласно досудебной договоренности на речь каждой из сторон отводился один час. Не знаю, как Голанц, но я не нуждался в таком количестве времени.
Заместитель прокурора, эффектный и внушительный, в черном костюме, белой рубашке и бордовом галстуке, поднялся из-за стола. На суде он выступал вместе с молодой помощницей, симпатичной девушкой Дениз Дэбни. Она сидела с ним рядом и не спускала глаз с присяжных. Вдвоем они в четыре глаза утюжили лица заседавших со всей серьезностью и строгостью людей, сознающих важность своей задачи.
Представив себя и помощницу, Голанц обратился к присяжным:
— Уважаемые дамы и господа, причины, по которым мы собрались в этом зале, — необузданная жадность и гнев. Ситуация очень проста. Ответчик, Уолтер Эллиот, — человек, высоко стоящий в нашем обществе и обладающий огромной властью и деньгами. Однако всего этого ему оказалось недостаточно. Подсудимый не хотел делиться богатством. Он не желал прощать чужие ошибки. Вместо этого он предпочел жестокость и зло. Ответчик отнял не одну жизнь, а две. Униженный и взбешенный, он взялся за оружие и убил жену, Мици Эллиот, и Йохана Рилца. Он верил, что деньги и власть спасут его от заслуженного возмездия за гнусное преступление. Но он ошибся. Во время суда обвинение с несомненной ясностью докажет, что Уолтер Эллиот совершил все вышесказанное и виновен в смерти двух людей.
Я развернулся в кресле, чтобы заслонить клиента от взглядов присяжных и заодно лучше разглядеть заместителя прокурора и публику в первом ряду. Голанц еще не успел закончить вступление, как по лицу матери Мици Эллиот потекли слезы. Я решил, что об этом следует сказать судье, когда мы станем беседовать наедине. Театральные сцены могут нанести вред защите, и судья должен пересадить мать жертвы в такое место, где она не будет мозолить глаза присяжным.
С заплаканной женщины я перевел взгляд на гостей из Германии. Меня беспокоило, как они будут смотреться в глазах присяжных. Надо было проверить их реакцию на происходящее и способность контролировать свои эмоции. Чем мрачнее и агрессивнее они станут себя вести, тем эффективнее сработает стратегия защиты, когда я возьмусь за Йохана Рилца. Вглядевшись в их лица, я решил, что у меня неплохие шансы. Оба сидели мрачные и злые.
Голанц продолжал разъяснять, какие факты он намерен представить во время выступления свидетелей и что, по его мнению, они означают. Ничего неожиданного я не услышал. Скоро пришло сообщение от Фавро, которое я прочел под столом: «Они на это клюют. Вам надо постараться».
Понятное дело, подумал я. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.
Вообще в любом процессе обвинение имеет преимущество. За ним стоит мощь и сила государства. Его считают компетентным, честным и справедливым. Каждый присяжный в глубине души уверен, что если подсудимый арестован, то за дымом обязательно появится огонь.
Защите приходится бороться с подобным предубеждением. Считается, что до объявления обвинительного приговора подсудимый невиновен. Но каждый, кто хоть раз участвовал в суде, знает: презумпция невиновности — лишь благое пожелание из тех, что обычно остаются на бумаге. Ни один человек, включая меня, не сомневался, что в начале процесса мой клиент считался заведомо виновным. Я должен был либо твердо доказать его невиновность, либо обвинить прокуратуру в злоупотреблении властью, недобросовестности или коррупции.
Голанц проговорил весь положенный час, и, похоже, не пытался ничего скрывать. Обычная самоуверенность прокуратуры — она выкладывает карты на стол и заявляет: попробуйте их побить. Как горилла, которая слишком велика и сильна, чтобы снисходить до хитростей. Рисуя свое полотно, прокуратура берет самые большие кисти, а потом вешает его на стену вместе с топором и скрещенными пиками.
Судья заранее предупредил, что обращаться к свидетелям можно только из-за столиков или с расположенной между ними кафедры. Но вступительные речи являлись исключением. В этот важный момент мы могли использоваться все пространство перед скамьей присяжных — место, которое ветераны судебных баталий прозвали «полигоном», потому что только здесь юристы могли обратиться к присяжным напрямую и попытаться убедить их в своей правоте.
Наконец Голанц вышел из-за стола на площадку — приближалась кульминация его речи. Он встал перед присяжными и развел руки в стороны, точно священник перед паствой.
— Мое время истекает, друзья, — сказал он. — В заключение хочу вас попросить — внимательно слушайте показания свидетелей. Полагайтесь на свой здравый смысл. Пусть вас не сбивают с толку ухищрения и уловки защиты. Сосредоточьтесь на главном. Помните — погибли два человека. У них отняли будущее. Именно поэтому мы здесь. Ради них. Спасибо.
Старый добрый спич в духе «думайте о главном». Его успели замусолить еще в те дни, когда я работал государственным защитником. Несмотря на это, вступительная речь в целом удалась. Может, Голанц и не выиграл приз как лучший оратор года, но своей цели достиг. Кроме того, я подсчитал, что он не менее четырех раз назвал присяжных «друзьями»: словечко, про которое мне в своем выступлении лучше забыть.
За последние полчаса Фавро прислала мне еще два сообщения, сигнализируя о падении интереса у присяжных. Вероятно, они и проглотили наживку, но теперь были сыты по горло. Порой речь чересчур затягивается. Голанц выстоял все пятнадцать раундов, как боксер-тяжеловес. Я предпочитал полусредний вес. Меня увлекали быстрые наскоки. Легкая атака, пара выпадов, несколько намеков и вопросов. Я хотел понравиться присяжным. Это главное. Если им понравлюсь я, то понравится и моя защита.
Как только судья кивнул, я сразу встал и вышел на площадку. Тут между мной и присяжными не было никаких препятствий. К тому же укрепленная на стене телекамера смотрела прямо на меня.
Я повернулся лицом к коллегии, избегая лишних жестов, кроме легкого наклона головы.
— Дамы и господа, судья уже сказал вам обо мне, но я хочу еще раз представить себя и своего клиента. Меня зовут Майкл Холлер, и я представляю интересы Уолтера Эллиота, сидящего за этим столиком.
Я указал на Эллиота, который, как мы и условились, ограничился серьезным кивком. Любая улыбка сейчас выглядела бы фальшиво и заискивающе, как слово «друзья» в обращении к присяжным.
