Мама думает, что ее советы помогают мне стать счастливой, я и сама так думала. Сложно объяснить Эвану, сколько существует мелких кнопочек и рычажков, на которые мамы могут давить, что все эти «а может», «попробуй», «надо» накапливаются, пока не перерастают тебя, пока не становятся тобой.
– Гарвард, значит? – говорит он, и я замечаю в голосе нотку зависти. – И откуда твоя мама столько знает о тебе, когда ты сама еще в себе не разобралась?
Он попадает в самую точку – как дротик в центр мишени. Отвечаю, не в силах смотреть ему в глаза:
– Не знаю, иногда проще принимать ее слова за действительность.
Становится стыдно от того, как просто я сейчас ему открылась. Проходит три секунды, пять, потом будто целый час. Наши руки касаются, мы сидим ближе, уже расслабившись.
– Тебе правда идут длинные волосы, – наконец говорит он.
Я улыбаюсь, опуская глаза.
– Эван, насчет вчерашнего…
– Твой парень доволен ботинками?
Слово на букву «п» (не то, а приличное). Надо сказать Эвану, что мы расстались? А ему не все равно? Я хочу, чтобы ему было не все равно?
– Вообще-то, – говорю я, осмелившись заглянуть Эвану в лицо, – Райан больше не мой парень.
Он делает преувеличенно серьезное лицо.
– Надеюсь, не из-за ботинок.
– Ха! Нет, – говорю я. – Ботинки ни при чем. Это должно было произойти уже давно.
– Тогда хорошо, потому что мне он показался полным придурком.
Округляю глаза, но сдержать смешок не могу.
– Вот спасибо!
– Он ведь теперь твой бывший.
– Да, но иногда невинная ложь – это нормально, понимаешь? Можно сказать: «Очень жаль. Мне показалось, что он достойный молодой человек – настолько, что я не осуждаю твой выбор, но при этом он очевидно недостаточно хорош для тебя».
– Это правда?
Вздыхаю.
– Вроде того.
– Ну, я же говорил: я как Джордж Вашингтон, не могу лгать. – Он приподнимает подбородок, будто изображая мраморный бюст.
– Чтобы выжить, надо уметь врать.
Он скрещивает руки на груди.
– я категорически не согласен.
– я тебя научу, – говорю я; он глядит на меня недоверчиво. – Давай, – поворачиваюсь к нему лицом и скрещиваю ноги по-турецки, – сыграем в «Две правды и ложь».
Меня научили этой игре в детском лагере. Правила простые: я говорю три факта о себе, два из них – правда, один – ложь, и Эван должен угадать, где я вру.
Секунду размышляю.
– Слушай. Первое: в детстве я сломала запястье, скатываясь с горки. Второе: я могу перечислить все штаты Америки в алфавитном порядке. Третье: я начала писать шесть книг, но дописала только три.
Он внимательно меня разглядывает. Я напеваю мелодию из шоу-викторин, пока он размышляет.
– Первое, – говорит он.
– Нет, третье! Я начала семь книг, а дописала только две.
Он вскидывает руки вверх:
– Но это почти правда!
– Такая ложь – самая классная. Твоя очередь.
Он кряхтит.
– У меня не получится. Ну ладно… Первое: я никогда не был… Нет, стой, я был. Блин. Так, начнем сначала.
– У тебя и правда плохо получается.
– Я предупреждал. Ладно. Первое: в прошлом году я занял восьмое место среди лучших игроков в «Мэджик» в южном Нью-Гэмпшире – это серьезно. Второе: я знаю шесть языков.
– Это ты мне уже говорил.
– Ладно. Второе: я до смерти боюсь пауков. И третье… – Он достает из кармана деньги, которые я вручила ему при входе. – Мне не нужны твои деньги.
Он протягивает мне связку купюр на ладони.
– Почему? Эван, ты их заработал. Не надо.
Я складываю его ладонь с купюрами и накрываю ее своей. Мои расслабленные пальцы задерживаются на его руке, сердце подскакивает.
– Это не важно, Джесс. Теперь я делаю это не ради денег.
– А ради чего? – тихо спрашиваю я.
Впервые с нашего знакомства он будто лишился дара речи.
– «Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, прежде чем скажем слово». «Преступление и наказание». – Он замолкает. – Мне с тобой хорошо, Джесс.
В легких не осталось кислорода; заглядываю ему в глаза.
– Мне тоже с тобой хорошо.
Он моргает.
– Здорово.
От него пахнет корицей.
– Здорово, – выдыхаю я.
– Посмотрим, что будет дальше?
– Что будет дальше? – повторяю я.
Он вдруг наклоняется ко мне, и я понимаю, почему папа повел себя так странно, когда Эван пошел ко мне в комнату, потому что мое сердце готово выпрыгнуть из груди – кажется, Эван Герман собирается меня поцеловать…
– В дневниках, – говорит он и тянется за моей сумкой на краю кровати. Достав дневник, садится прямо. – Берлин.
– Берлин.
Какая же я дура. Вдруг оказалась обвороженной добрым дурачком, стала с ним заигрывать, а он уже начал потеть в крошечной комнате без дополнительной вентиляции. Конечно, Эван не собирался меня целовать. Я же вчера сказала, что он «какой-то левый парень» и «никто».
– Да. – Беру себя в руки. – Дневники.
– Блин. – Он внезапно ударяет себя ладонью по лбу.
– Что такое? – спрашиваю я, и у меня в груди появляется надежда.
– я забыл, что одна из трех должна быть ложью.
…Мы с интересом обнаруживаем, что из следующего дневника вырвано несколько первых страниц. На их месте находятся два листочка, аккуратно сложенных и прижатых ко шву.
– Загадочно, – говорит Эван, поигрывая бровями. Он разворачивает листочки.
1 марта, 1920 (продолж.)
Направляемся в Париж. После Тиргартена вернулась на Риттерштрассе. Не успела снять пальто, как в дверь беспокойно застучали. Это оказалась Йоханна в совершенной панике.
– С ума сошла? – сказала она, ворвавшись и заперев за собой дверь.
Нет, это Анна сошла с ума. Йоханна знала? Я стала рассказывать, что я узнала, где была…
– Я знаю, где ты была, – шикнула Йоханна. – Ты сильно рискуешь.
Я в шоке наблюдала, как она задергивает шторы и выглядывает через них в окно, будто высматривая кого-то на улице.
Она повернулась ко мне и обхватила плечи обеими руками.
– Раз ты услышала о выжившей княжне, думаешь, они не могли?
– Кто? – спросила я.
– Не будь такой наивной, – фыркнула она. – В Берлине полно советских шпионов. – Увидев мой страх, она смягчилась: – Анна, тебе надо уехать. Ты привлекла внимание.
Вернер. Йоханна. Все это время она за мной следила.
Мне дали десять минут на сборы, затем отправили на вокзал. Один билет до Парижа.
– Куда мне идти? – спросила я Йоханну.
Она вложила мне в ладонь кусок бумаги. Свисток поезда.
Все не так, как кажется. Всегда.
Твоя А.
На втором листе рассказ продолжается. Анна сделала пересадку во Франкфурте, где, она почти уверена, за ней по пятам ходил низенький лысый мужчина с усами и круглыми очками. Она заперлась в купе. Дальнейшее повествование напоминает лихорадочный
