— Римляне, дети мои, выслушайте меня! — несколько раз пришлось выкрикнуть ему. — Я счастлив собрать вокруг себя столько выдающихся людей и иметь возможность назвать их своими друзьями. Как вы знаете, Рим пережил уже свои лучшие времена. Походы против Британии, Германии и Армении потребовали огромных расходов. Снабжение города питанием оставляет желать лучшего, даже если император и полагает, что заплесневевшее зерно лучше выбрасывать в Тибр, чем раздавать бедным.
— Долой Нерона, долой Рыжебородого! — послышались пьяные голоса.
— По этим причинам, — продолжал Ферорас, — мне также становится все труднее собирать необходимые средства. Для того чтобы и другие имели возможность пользоваться полученными у Ферораса кредитами, я вынужден просить вас, собравшихся здесь, как в этом году, так и в дальнейшем, погашать ежегодно десятую часть причитающегося с вас долга…
Дальнейшие слова банкира были перекрыты всеобщим воплем:
— Живодер! Лихоимец! Предатель!
Одни грозили Ферорасу кулаками, другие же смотрели на него в пьяном остолбенении.
Прошло несколько минут, прежде чем страсти немного улеглись, но худшее было еще впереди. Ферорас продолжил свою речь:
— Это, дети мои, я делаю для вашего же блага. Деньги будут все дорожать, а потому и мне придется повысить ставки. Тем, кому прежде насчитывалась десятая часть, придется в будущем платить пятнадцать процентов годовых…
— Смерть кровопийце Ферорасу! — вскричали теперь должники. — Пусть удавится он своими деньгами!
В Ферораса швыряли фруктами, куриными ножками и кусками рыбы, а он лишь, широко улыбаясь, повторял:
— Но, дети мои!..
Трое мужчин за одним из дальних столов поближе сдвинули головы. В отличие от других, изливавших свой гнев в громких криках, они разговаривали тихо, поглядывая по сторонам. Эвмольп, рослый мужчина с темными кудрями и густыми мохнатыми бровями, одним глотком осушил кубок, со стуком поставил его на мраморный столик и презрительно прошипел:
— Деревья в своем саду он поливает вином, собаки его жрут из серебряных мисок, а Мариамна, жена его, лишь единожды надевает каждое из своих платьев. А кто оплачивает все это? Мы, друзья, только мы!
— Его образ жизни — истинное святотатство, — согласился Теренций Понтик, седовласый худощавый мужчина, знавший, несомненно, лучшие времена. — Разве не святотатство — повышать на целую половину процентные ставки? Да покарает его Меркурий!
— Долго придется ждать, пока Меркурий услышит тебя! — проговорил Педаний, третий из мужчин, возлежавших за этим столиком. Он был известным торговцем, поставлявшим римлянкам лучшие из тех, что были в мире, ткани. Однако все его торговое дело было создано на деньги, взятые в долг у Ферораса, так что теперь, хотя об этом никто не знал, практически принадлежало ростовщику. — Не знаю, как я буду выплачивать такие высокие проценты, я уж не говорю о возвращении самого долга, — пожаловался он. — Если я повышу на треть цену финикийских тканей, оборот сразу же снизится больше чем на половину. Мне только в Тибр остается броситься.
— На седьмом десятке лет, — угрюмо проговорил Теренций Понтик, — я пришел к выводу, что превратить сто сестерциев в двести можно лишь ценой немалого труда, но сто тысяч почти неизбежно превращаются в двести тысяч. Увы, сто тысяч я могу насчитать только долгов, и цифра эта с каждым днем становится все больше. Я тоже не вижу никакого выхода. Последние годы мои виноградники давали плохие урожаи, земли давно уже заложены…
Старик умолк, увидев приближающегося к ним Ферораса.
— О чем толкуете? — с наигранным дружелюбием спросил ростовщик. — Не иначе как браните меня?
— Господин! — с мольбой в голосе проговорил Теренций Понтик. — Я не смогу выплатить проценты по своему долгу. Отложи их взыскание до следующего урожая, иначе мне придется влезать в новые долги.
Педаний в свою очередь схватил Ферораса за руку.
— Со мной то же самое. Я хотел бы иметь возможность платить тебе даже более высокие проценты, но выплачивать хотя бы десятую часть долга выше моих сил. Если я повышу цены, многие клиенты перестанут иметь со мной дело. Конкуренты только и ждут этого. Ты разоришь меня…
Ферорас ткнул пальцем в тунику торговца.
— Если ты можешь носить туники из дорогих финикийских тканей, дела у тебя, надо понимать, идут не так уж плохо…
— Богами клянусь, — возмутился Педаний, — что же, одеваться мне, словно рабу, в грубую дерюгу? Хорошенькой это стало бы рекламой для моей торговли!
— Если хочешь знать мое мнение, то именно так тебе и следовало бы поступить. Те, у кого плохо идут дела, должны ограничивать свои расходы. Это относится и к торговцам. Я желаю всем вам только добра. Я вовсе не хочу, чтобы долги сожрали вас. Многие из вас и без того стремятся только выплачивать проценты. Они надеются, что смерть освободит их от долга, оставив ни с чем кредиторов.
— Прояви великодушие, — взмолился Теренций, — ведь состояние твое так велико, что наши долги — лишь капля в море твоего богатства.
— Довольно болтовни! — перебил старика Ферорас. — Если я сделаю для тебя исключение, придет Педаний и спросит, почему оно сделано для тебя, а не для него. Каждый расскажет об этом другим, у каждого найдутся свои основания. Нет, никаких исключений не будет. С каждого, кто не заплатит вовремя, я шкуру спущу. С тебя, Теренций, и с тебя, Педаний, и с тебя тоже, Эвмольп!
С этими словами ростовщик повернулся и отошел от них.
Эвмольп сжал кулаки.
— Повстречайся он мне ночью где-нибудь на Форуме, недолго бы ему осталось жить.
— Ночью на Форуме Ферораса ты не встретишь, — махнул рукой Теренций, — а если и встретишь, то только в сопровождении целой своры рабов и телохранителей. В этом-то между вами и разница. Ферорас знает, что у него немало врагов, готовых помочь ему расстаться с жизнью.
— Ферорас намерен разорить всех нас, — продолжил через мгновенье Теренций. Пот стекал у него по лбу, и он вытер его рукой. — Моей жизни приходит конец. На старости лет лишиться всего, что у меня есть, — такого позора я не смогу выдержать. Прежде я покончу с Ферорасом.
— Не будь безрассуден, старик, — возразил Эвмольп. — Этот живодер не стоит того, чтобы пачкать руки в крови. На Бычьем Форуме слоняются сотни людей, готовых за сотню сестерциев убить кого угодно, а затем навсегда исчезнуть из города.
Педаний покачал головой.
— Незнакомцу никогда не удастся приблизиться к Ферорасу. Оглянись вокруг. Каждая дверь охраняется, а дружески беседующие между собой в каждом углу мужчины — отнюдь не гости, а его телохранители. Нет, к Ферорасу подойти может лишь тот, кто считается своим в его доме, один из его рабов. У Ферораса их четыреста. Уверен, что среди них есть и такие, которые не питают к своему хозяину добрых чувств.
— Но как их найти, не навлекая на себя подозрений?
— Нет ничего проще! Каждый господин время от времени велит отхлестать кого-нибудь из рабов — чтобы другим была наука. Для этого достаточно бывает малейшего предлога. Ну, а тот, кого на глазах у всех выпороли только за то, что он разбил какую-нибудь плошку или что-то не так сказал, будет от всей души ненавидеть своего господина.
Педаний жестом подозвал одного из стоявших у дверей рабов.
— Послушай, Ферорас и с вами так же строг, как со своими должниками?
— Ферорас строг, но справедлив, — уклончиво ответил раб.
— Неужто никому из вас не приходилось получать плетей?
— Ну, совсем недавно цирюльнику Марцеллу пришлось познакомиться с ними.
— Цирюльнику Марцеллу, говоришь?
— Да, господин. При бритье он поцарапал Ферорасу подбородок и был наказан за невнимательность.
— Так, так… — протянул Педаний и отпустил раба. — Видите? — проговорил он, обращаясь к собеседникам. — Думаю, цирюльник Марцелл не слишком-то хорошо относится к своему господину Ферорасу. Полагаю, что среди четырехсот рабов он не один такой.
Теренций Понтик настороженно огляделся по сторонам, а затем протянул руку Педанию и Эвмольпу.
— Давайте сложим вместе собранные на уплату процентов деньги. Их должно хватить для того, чтобы Марцелл или кто-то другой из рабов поняли, до чего же они ненавидят своего господина.
Вернувшись в Рим, Вителлий обнаружил записку, в которой Мариамна просила его срочно встретиться и поговорить с нею. Он не успел еще отправиться к ней, как она сама появилась в его доме.
— Любимый мой, — упала она на грудь Вителлию, — как мне не хватало тебя, как я тосковала по тебе. Удачно ли прошло твое плавание?
Вителлий поцеловал Марианну в лоб.
— Да, если речь идет о самом плавании, и нет, если иметь в виду его цель. Я так и не нашел того, что искал…
— Но разве этого нельзя было предвидеть заранее? Не слишком ли многого ты требуешь от Мойр, богинь судьбы?
