— Как это возможно? Неужели никто ничего не видел?
— Да говорите же! — набросились все на рабов.
Один из них не мог от волнения выговорить ни слова, а второй, запинаясь, пробормотал:
— Я услышал стон, повернулся, и он упал прямо мне на руки.
— Где это было?
— В проходе. Я стоял у первой колонны.
— Ему перерезали горло, — констатировал сенатор Оллий. — Убийца, вероятно, прятался за колонной.
— Надо сообщить о случившемся его жене, — сказал Плиний.
Фабий с трудом поднялся на ноги.
— Я займусь этим.
Убийства в Риме были делом будничным. Большинство из них судами не рассматривались, поскольку убийц так и не удавалось найти. Серьезное расследование проводилось только в редчайших случаях. О том, чтобы в деле Ферораса его все-таки провели, было поручено позаботиться Фабию.
Немедленно принявший на себя руководство делами своего господина Фабий назначил за поимку убийцы награду в десять тысяч сестерциев. Награда привлекала многих, но все их указания были мало на чем основаны и никуда не вели. На помощь, в конечном счете, пришел случай.
Мариамна собрала четыреста рабов и почти сотню вольноотпущенников, чтобы ознакомить их с новым положением вещей. Сопровождаемая Фабием и дочерью Тертуллой, она обратилась к собравшимся:
— Нет надобности говорить вам, сколько добра сделал мой муж для этого города и для нашего общего благополучия. Я собрала вас только для того, чтобы сообщить, что все останется по-старому. Я буду вести дела моего мужа, а Фабий, почти тридцать лет прослуживший Ферорасу, будет помогать мне. Каждый раб, которому Ферорас обещал в своем завещании свободу как награду за верную службу, с сегодняшнего дня получает ее.
Радостные крики прервали речь Мариамны, и лишь через какое-то время ей удалось зачитать имена тридцати рабов, получивших свободу. Каждый из них выходил вперед и низко кланялся госпоже. Когда подошла очередь Марцелла, Мариамна обвела рабов вопросительным взглядом.
— Где цирюльник Марцелл?
Фабий поднялся с места.
— Кто последним видел Марцелла?
Молчание.
— Кто живет с ним в одной комнате? — уже раздраженно спросил Фабий.
Пять рабов вышли вперед. Они стояли, понурившись и не осмеливаясь поднять глаза. Мариамна подошла к ближайшему из них и, схватив за подбородок, заставила поднять голову.
— Что же мне — плетью выбивать из тебя, куда девался Марцелл?
Раб вздрогнул, а затем заговорил:
— Госпожа, Марцелл исчез в тот самый день, когда с нашим господином случилось несчастье.
Мариамна и Фабий молча переглянулись.
— Почему же никто не доложил мне? — взволнованно проговорила Мариамна. — Уж не потому ли, что все вы заодно с ним?
— Нет, клянусь моей правой рукой, госпожа! — ответил раб. — Нет у нас с Марцеллом ничего общего. Напротив, мы велели ему умолкнуть, когда он заговорил о том, что хочет отомстить нашему господину.
— Отомстить?
— Да, — заговорил второй раб. — Он считал, что, велев наказать его плетьми, Ферорас поступил несправедливо… Марцелл ведь, по его собственным словам, верно служил с тех самых пор, как у господина начала пробиваться борода.
Третий раб горячо проговорил:
— Когда мы поняли, что Марцелл замышляет что-то против нашего господина, то призвали его к ответу. Мы знали, что он дважды встречался с торговцем Педанием и еще двумя людьми, имена которых нам неизвестны. Нам это показалось подозрительным, и мы пригрозили, что, если с нашим господином что-то случится, выдадим Марцелла. Он, однако, ответил: «Вы этого не сделаете. Сами знаете, что вас ждет та же кара, что и меня!» Вот потому мы и молчали.
Фабий немедленно послал людей к дому торговца Педания. Ему устроили очную ставку с рабами, которые видели торговца разговаривающим с Марцеллом. Поначалу Педаний пытался отвертеться, но затем сознался, что и впрямь участвовал в подготовке покушения на Ферораса. При этом он был, однако, лишь мелкой пешкой, глава же всего заговора — Теренций Понтик.
Марцелла схватили на винограднике Теренция. Полученные за убийство тысяча сестерциев все еще были при нем, и он даже не пытался изворачиваться. Марцелл показал, что его наняли Теренций, Педаний и Эвмольп для убийства Ферораса, которому он перерезал горло бритвой.
Судебный процесс был чистой формальностью. Теренция, Педания и Эвмольпа как римских граждан приговорили к отсечению головы, раба Марцелла — к распятию. Ничего необычного в этом не было. Казни на Марсовом поле происходили ежедневно и являлись для римлян одним из любимых развлечений. Процесс, однако, привлек необычное внимание, поскольку, согласно римским законам, все рабы, проживавшие под одной крышей с убийцей, также приговаривались к смерти. В данном случае их было четыреста.
В доме Ферораса поднялась паника. Солдаты окружили здание, следя, чтобы ни одному рабу не удалось сбежать. Они не могли, однако, помешать некоторым из рабов покончить самоубийством, бросившись на меч. Другие, словно обезумев, метались по дому или катались по полу, выкрикивая:
— Я не виновен! Я ни в чем не виновен!
В углу, крепко обнявшись, сидела супружеская пара. Слезы катились по их щекам, а женщина тихонько причитала:
— Что же мы такого сделали? В чем мы виноваты?
Другие писали прощальные письма или безучастно глядели в пространство, пока их не выводили, сковав друг с другом цепями.
Рим волновался. Одни жаждали полюбоваться зрелищем распятия четырехсот рабов и рабынь, другие возмущались приговором. Можно ли назвать справедливым то, что четыреста человек должны умереть только потому, что один из них убил своего господина?
В конечном счете дело дошло до сената, который тоже разделился на две партии. В данном случае применение старого закона окажется чересчур суровой мерой, говорили одни. Их противники во главе с Гаем Кассием утверждали, что рабский сброд можно удерживать в повиновении только страхом. «Ведь и в разбитой армии, когда казнят каждого десятого воина, — говорил Кассий, — несчастливый жребий может выпасть на долю храбреца. Каждое подобное наказание несет в себе определенную несправедливость, однако ущерб, который оно приносит отдельной особе, оправдывается пользой его для всего общества».
Возгласы одобрения и протеста звучали в курии почти с одинаковой силой, поэтому все с напряжением ожидали результатов голосования. Незначительным большинством голосов сенаторы проголосовали за строгое исполнение закона и, следовательно, казнь четырехсот рабов.
С самого раннего утра, когда солнце в молочно-белой дымке только начало подниматься над Палатином, ворота тюрьмы окружили тысячи римлян. Когорта легионеров с обнаженными мечами попыталась освободить выход из тюрьмы. Ее встретил многоголосый хор: «Руки прочь от невинных!» Когда тяжелые железные ворота отворились и легионеры начали прокладывать себе путь сквозь толпу, в них полетели булыжники. Ослепленные гневом воины с обнаженными мечами бросались на толпу, но их встречал град камней. Во внутреннем дворе тюрьмы зажгли факелы. Тысячи голосов не умолкали: «Руки прочь от невинных!» Когорта отступила, и тяжелые тюремные ворота захлопнулись вновь. Дело Ферораса, как дали знать императору, переросло в политическое, в пробу сил между законом и массами неимущих, бесправных и рабов.
Император Нерон, за все шесть лет своего правления мало интересовавшийся политикой, понял всю серьезность положения. Ему необходимо было укрепить свой авторитет и предотвратить массовые беспорядки. Уже ночью четыре когорты легионеров при поддержке императорских преторианцев перекрыли Фламиниеву дорогу от Капитолия до самого Марсова поля. Римляне и рабы, с первыми лучами солнца устремившиеся к воротам тюрьмы, натолкнулись на стену тяжеловооруженных солдат. А затем четыреста скованных попарно осужденных провели мимо молчаливых шеренг растерянных римлян к Марсову полю, где уже был воздвигнут целый лес крестов. Ничего подобного римляне не видели со времен массовых казней при Тиберии и Калигуле.
На сей раз, однако, это мало чем помогло императору. Отношение народа ощутимо менялось не в его пользу. Чтобы успокоить массы, оставалось единственное средство: игры, игры!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Посреди отливающего зеленью пруда плавал сверкающий золотом плот. Мужчины, наряженные в скользкие лягушачьи шкуры, гребли, медленно перемещая плавучую сцену по воде, из которой то там, то сям всплывали закутанные в белые покрывала нимфы. На островке посреди пруда возвышалась золотая пальма, под которой красивый обнаженный юноша наигрывал на лире жалобную мелодию. Аполлон воспевал остров Делос, под пальмами которого был рожден.
Местом этой театральной постановки служил парк Агриппы, который зять Августа посвятил Марсу. Создавая его, Агриппа, командовавший римским флотом в битве при Акциуме, проявил свою особую любовь к воде, так что здесь вдосталь было и фонтанов, и искусственных водопадов. На берегу пруда, на котором устроена была плавучая сцена, стояли многочисленные павильоны и шатры, где могли удобно расположиться зрители.
