— Воистину замечательный талант, — кивнул Оттон, не обращая внимания на кокетливое поведение своей жены. — Следовало бы обратить на Вителлия внимание императора.
— Вителлий, — запротестовал Ферорас, — не нуждается в милостях, пусть даже со стороны самого императора. У Нерона в Большом цирке имеются свои фавориты. Если он сочтет кого-то из них достаточно сильным, пусть выставит его на арене против Вителлия. За полмиллиона сестерциев Вителлий готов сразиться с любым из них. Если Вителлий проиграет, победитель получит пятьсот тысяч сестерциев от меня.
В атриуме стояла полная тишина. Затаив дыхание, собравшиеся прислушивались к громкой беседе между покровителем знаменитого гладиатора и любимцем императора. Не зашел ли Ферорас слишком далеко? Не бросил ли он своими словами вызов самому императору?
Увидев появившийся на лицах окружающих испуг, Ферорас заговорил снова:
— Я говорю вполне серьезно. Вителлий проведет следующий бой за вознаграждение в пятьсот тысяч сестерциев. И такая же сумма достанется тому, кто сумеет его победить. Именно так, клянусь своей правой рукой!
Гости одобрительно захлопали, восклицая:
— Слава Ферорасу! Слава Вителлию!
Лишь один из них молчал, угрюмо глядя перед собой. Те, кто стоял рядом с ним, видели, как пульсирует жилка на его виске. Это был Лентул, руководитель императорской школы гладиаторов.
— Что ты так задумался, дорогой Лентул? — крикнул ему через головы гостей Ферорас. — Я же знаю, что у тебя не найдется равноценного противника Вителлию.
— Это еще надо проверить, — возразил Лентул. — Все мы знаем, где начинал Вителлий свою карьеру. Многие из моих гладиаторов помнят еще, как твой подопечный еле живой покидал Тропу танцующих кукол.
Ферорас кивнул.
— Это вовсе не тайна, Лентул. Вителлий начинал с малого. Он рискнул своими правами римского гражданина, добровольно став гладиатором. Но сегодня он величайший боец Рима. Назови мне того, кто способен побить его, и уже завтра этот человек получит шанс стать богачом. Ну, Лентул, я слушаю тебя.
Взгляд Лентула был направлен куда-то вдаль. Он чувствовал, что Ферорас стремится унизить его. Уровень подготовки гладиаторов в школе Лентула был, разумеется, не хуже, чем во времена императора Клавдия, но симпатии зрителей были на стороне Вителлия. Он был любимцем толпы, выходцем из ее рядов, ее идолом. Соперник Вителлия с самого начала получал настроенных против себя зрителей. А победить любимца публики было практически невозможно, потому что, даже если он явно проигрывал бой, вверх поднимались десятки тысяч больших пальцев — решение, противиться которому не рискнул бы даже император. Помочь мог только случай. Вителлий должен быть убит прежде, чем зрители поймут, что, собственно, произошло.
— По твоим словам, Вителлий владеет всеми видами боя, и твое предложение относится к каждому из них! — прозвучал голос Аррунтия Стеллы, главного распорядителя устраиваемых Нероном игр.
— Разумеется, — ответил Ферорас.
— Относится ли это и к тем видам боя, в которых Вителлий на арене до сих пор еще не выступал?
— Он владеет всем, что должен знать гладиатор!
— Стало быть, он готов выступить и в кулачном бою?
Никто не заметил, как вздрогнул Вителлий, когда Ферорас ответил:
— Да, и в кулачном бою!
Да, Вителлий не раз упражнялся в схватках, где удары наносились обмотанными кожаными ремнями кулаками, но не однажды Пугнакс, удары которого были слишком мощными и безжалостными, избивал его при этом до бесчувствия. Если бы не защитные шлемы, Пугнакс прикончил бы Вителлия еще в учебном бою. Вителлий боялся этого вида боя прежде всего потому, что симпатии зрителей не играли тут совершенно никакой роли. Один лишь сокрушительный удар в нужное место, и он расстанется с жизнью.
— Да будет так! — воскликнул императорский чиновник. — На ближайших играх Вителлий встретится в кулачном бою с достойным противником. Мегаленские игры уже прошли, но для игр Аполлона, которые состоятся в июле, соперники, встречающиеся в главном бою, еще не назначены. Решено, стало быть!
— Да будет так! — Ферорас протянул Аррунтию Стелле руку.
Вителлий растерянно смотрел на них. Блеск в глазах, с которым он вошел в атриум, сменился неуверенным, уклончивым взглядом. Поппея, все еще стоявшая рядом с гладиатором, сразу же заметила его неуверенность.
— Кулачный бой — не самая сильная твоя сторона? — спросила она так тихо, что никто, кроме Вителлия, не смог ее расслышать.
Вителлий пожал плечами, постаравшись изобразить на лице улыбку. Поппея украдкой тронула его за руку:
— Ты не должен бояться этого боя. Я думаю, что смогу помочь тебе.
Гладиатор, однако, успел уже взять себя в руки. Гнев блеснул в его глазах. Он сжал левую руку в кулак и, взмахнув им, проговорил, чуть повысив голос:
— Благодарю тебя, Поппея, за предложенную помощь, но я в ней не нуждаюсь. Я полагаюсь вот на этот кулак. Он — и только он — решит исход боя!
— Прости, если чем-то обидела тебя, — сказала Поппея. — Знай только, что я на твоей стороне и что император стремится угадать каждое мое желание. Я полагаю, что Ферорас готов на все, лишь бы повысить цену этого боя, а тем самым и свой выигрыш. Ферорас привык играть на высшие ставки, и сейчас он ставит на кон твою жизнь.
Вителлий взглянул на Поппею. В его глазах уже не было гнева.
— Тебя считают женщиной, которая в своих поступках руководствуется только разумом. Римляне шутят, что, прежде чем ответить на пожелание доброго утра, ты обдумываешь, а даст ли это тебе что-нибудь…
— Кто обращает внимание на насмешки толпы? — засмеялась Поппея. — О тебе говорят, будто ты обладаешь силой Геркулеса и холодным, как снег на горных вершинах, разумом. В действительности же ты симпатичный юноша из провинции, которому улыбнулась Фортуна и который боится лишь того, что однажды богиня счастья изменит ему.
Вителлий покраснел. Давно уже никто так неуважительно и в то же время метко не отзывался о нем.
— Или я ошибаюсь? — спросила Поппея.
— Нет, нет, — тихо ответил гладиатор. И после короткого раздумья добавил: — Спасибо, Поппея.
— За что?
— За правдивые слова! — ответил Вителлий. — Кто сегодня говорит в Риме правду?! У каждого на уме только собственная выгода. Говорят о любви, а имеют в виду похоть. Говорят о благочестии, а думают о прибыли. Больше всего следует бояться тех, кто именует себя твоими друзьями, и даже Сенека, проповедующий добродетель, делает это ради денег. Все в Риме поставлено с ног на голову. Если женщина говорит «нет», это означает «да», и чем больше у кого-то долгов, тем большим он пользуется уважением. А император, который мочится на изображения богов, все же считается божественным. О, что же это за город!
Окружающие начали уже шушукаться насчет доверительной беседы, которую, похоже, вели между собой Поппея и Вителлий. Со времени смерти Мессалины Поппея была женщиной, привлекавшей наибольшее внимание римлян, замешанной во многих скандалах и загадочной, словно сфинкс, благодаря неясным отношениям, связывавшим ее с самим императором. Похоже, что Ферорас сумел добиться эффекта, к которому так искусно стремился.
— Твои слова нравятся мне, — после короткого раздумья проговорила Поппея. — Ты говоришь совсем иначе, чем все остальные.
В это мгновение к ним подошла Мариамна и, хлопнув в ладоши, приказала рабам:
— Вина для Поппеи и Вителлия!
Она хотела избавиться от чувства ревности, с которым уже некоторое время наблюдала за этой парой. Вителлий, однако, не отрывал неподвижного взгляда от молодого человека, стоявшего рядом с одетым в пурпурную тогу сенатором. Поначалу женщина приняла этот неподвижный взгляд за признак смущения, но тут же Вителлий, не отводя взгляд от незнакомца, спросил:
— Мариамна, кто этот человек, стоящий рядом с сенатором?
— Насколько я знаю, это номенклатор сенатора Криспа.
— А его имя?
— Лишь богам ведомо, — засмеялась Мариамна. — В конце концов, это он здесь для того, чтобы называть своему господину имена других гостей.
Вителлий поставил кубок и начал прокладывать себе дорогу сквозь плотную толпу гостей. Чем ближе он подходил к сенатору и его слуге, тем резче и безжалостнее отодвигал в сторону всех, оказывавшихся на пути. Ни сенатор, ни его номенклатор не замечали приближения Вителлия. В паре шагов от них Вителлий остановился, еще раз присмотрелся к молодому человеку, а затем произнес не в полный голос, но достаточно громко, чтобы каждый в притихшем атриуме мог его услышать:
— Каата!
Медленно, внезапно почувствовав себя загнанным в ловушку, номенклатор повернулся. И без того узкогрудый, он выглядел еще более щуплым по сравнению с широкоплечим гладиатором Вителлием. Осторожно, словно обдумывая каждый шаг, гладиатор приблизился на расстояние вытянутой руки, еще раз презрительно процедил сквозь зубы: «Каата!», а затем, выкрикнув: «Где Ребекка, где?», нанес щуплому человечку сокрушительный удар в челюсть.
