И еще Вам совет: эти люди могут затюкать любого способного офицера, но успехи на поле сражения заставят и их замолчать.
Во-первых, все они трусы и воинский труд — вне их жалких возможностей, и, во-вторых, избиратели любят героев, а они в подчинении у своих избирателей. Подайте в отставку с должности мэра и примите участие в осенней кампании. Пусть ваше имя хотя бы мелькнет в первой победной реляции, и мы тут же поднимем шум и добьемся для Вас назначения. Разумеется, лично Вас я ни в чем не виню. В Луизиане, тем более в летнее время, много не навоюешь. Но дуракам ведь этого не объяснишь, а в политике только и дела, что толковать с дураками. Знаете сами, кто у нас высший суд? Двадцать миллионов голосующих остолопов. А посему опять же советую Вам угодить этим неучам и принять участие в осенней кампании.
Остаюсь с совершенным почтением и прочее».
— Будь они прокляты, — буркнул сквозь зубы полковник, проглядев вторично письмо. — Разумеется, я готов воевать. Уйду с должности мэра, испрошу фронтовую бригаду. И еще придется, наверно, писать объяснение по поводу флибустьерства. Нет, не стану писать. Чем меньше давать им пищи, тем лучше. Буду все отрицать. Поглядите на этого Вейтцеля. Он (так его, перетак!) уже получил звезду, а мне ее не дают. Моложе меня по возрасту (так-перетак), на шесть лет моложе по службе. И, разумеется, именно он (так-перетак) получит сейчас бригаду. Конечно, попросит ее (так-перетак), а Батлер (так-перетак) тут же ему ее даст.
Полковник долго еще сидел, томимый досадой, отгоняя москитов и приканчивая бычка, который горчил все более. Наконец, решив ничего не писать и отчаявшись победить москитную армию, он выпил стакан коньяка с водой, прикрутил газовый свет, направился в спальню, стянул с себя брюки (давно уже расстегнутые на животе), задернул москитную сетку и тотчас заснул сном младенца. Солдатская жизнь приучила его крепко спать при любых обстоятельствах.
В сентябре была создана так называемая бригада Резерва, более известная в широких кругах как бригада Вейтцеля. В нее вошли пять пехотных полков, четыре конных эскадрона и две батареи. Она была сформирована для боевых действий, а резервной именовалась только для камуфляжа. Для прохождения боевой подготовки ее разместили в низине под Карролтоном, небольшим городком в пяти милях от Нового Орлеана. Картер сделал попытку добиться командования бригадой, но получил отказ. Вейтцель[92] не только был выше его по рангу, но считался любимцем Батлера и наиболее доверенным из его военных советников. Тогда Картер подал в отставку с должности мэра и вернулся к командованию полком, хоть ему и было противно служить под началом у офицера моложе его и уступающего ему в воинском опыте. Единственным утешением была для него мысль, что это не самое худшее: ведь и Вейтцель и он, оба равно вынуждены служить под началом у адвоката.
И Картер решительно приступил к боевой подготовке: гонял, муштровал и жучил своих людей. Его воскресные смотры были сущим мучением для всех и продолжались с утра до полудня. Если полковник бывал недоволен хотя бы тремя-четырьмя солдатами в роте, то вызывал к себе капитана и читал ему целую лекцию, после которой тот начинал серьезно подумывать об отставке с поста командира роты. Каждый солдат, если не был занят шагистикой или не нес караульную службу, должен был денно и нощно чистить свою амуницию, ваксить ботинки, ремни и прочее, драить пряжки и пуговицы, стирать рубахи, носки, подштанники и даже тесьму от фляжки. Батальонные учения в Десятом полку требовали от участников почти акробатической ловкости и проходили в стремительном темпе. Часовой стоял на посту по всей форме устава, или его снимали с поста и отправляли на гауптвахту. Оплошавший капрал лишался своих нашивок, Рядовой солдат, не отдавший честь офицеру или сделавший это небрежно, шел в карцер на хлеб и на воду. Бачки в ротных кухнях блестели, как серебро, и вся территория лагеря была безукоризненно чистой, насколько может вообще быть чистой земля с вытоптанной до самых корней растительностью. Картер был беспощадным, разумным, толковым тираном, но вместе с тем — благодетелем. И Десятый Баратарийский вскоре стал образцовым полком в бригаде Резерва.
У меня нет сейчас ни места, ни времени, чтобы исследовать разноречивые чувства, какие рождал у свободнорожденных янки этот неистовый деспотизм. Могу лишь сказать, что солдаты терпеть не могли полковника за то, что им приходилось бояться его; что, будучи истыми американцами, они уважали его как мастера своего дела; что они немало гордились строевой подготовкой полка, как и своей аккуратностью, навязанной им против их воли; и что, в общем и целом, они не променяли бы своего командира ни на какого другого в бригаде. Они были твердо уверены, что со своим «стариком Картером» побьют любой полк южан. Находились, конечно, такие буяны, которые не прощали полковнику, что он сажал их в колодки, и втихомолку грозились разделаться с ним на поле сражения.
— Черт меня подери, если я его не прикончу, — ворчал какой-нибудь неукротимый ирландец, — пусть только подставит мне спину, уж я покажу ему, что такое косоприцельный огонь.
Картер только презрительно хохотал, когда ему докладывали о подобных угрозах.
— Ерунда, — отвечал он. — Хотите, я расскажу, что будет делать этот храбрец под огнем противника? Будет стрелять как безумный, не глядя куда, заряжать и снова стрелять, лишь бы убить невидимку, который стреляет в него. В меня он не станет целиться, даже если я попрошу. Вы не видели этих людей под огнем, капитан Колберн. Нельзя без смеха глядеть, как они расторопны. Не успел пальнуть, заряжает опять, да с такой быстротой, что только диву даешься. Зарядил, стреляет опять, и опять в ту же точку, все равно, есть там кто или нет. И так жарит, пока не прикажешь ему перестать. Я говорю, конечно, о необстрелянных рекрутах. Ветеран зря порох не тратит, разве только поддастся панике. Запомните, капитан Колберн, не давайте людям в бою стрелять без разбора, пугать себя треском собственных выстрелов и к тому же считать при этом, что они исполняют свой долг.
За месяц с лишком, что бригада была в Карролтоне, Равенел частенько навещал капитана Колберна, а приехав, наносил визит вежливости и полковнику Картеру. Раза два или три, в торжественных случаях, он брал с собой Лили и миссис Ларю. Они приезжали обычно по железной дороге; карета была им сейчас не по средствам. Когда прибывали дамы, полковнику тотчас об этом докладывалось, и он проявлял чудеса гостеприимства. Он приглашал их в свою двойную палатку, угощал их мадерой из конфискованных погребов, а потом вызывал полковой оркестр и, поручив подполковнику командовать смотром, лично знакомил гостей с полковыми учениями. Ни Колберна, ни остальных командиров рот он и не думал звать на эти приемы. Подполковник, майор, старший хирург и полковой капеллан тоже старались по этим дням держаться подальше от своего грозного командира и его почетных гостей. Из воспитательных соображений Картер вел себя в своем волонтерском полку с преувеличенной важностью. Мисс Равенел смеялась над ним, но втайне ей импонировало, что все в полку так боятся полковника Картера. Подозреваю, что женщины любят мужчин, владеющих даром запугивать окружающих.
— Если вы так же боитесь своего генерала, как подчиненные вам офицеры боятся вас, — спросила однажды она, улыбаясь, — каков же тогда генерал?
— Хотите, я вас познакомлю, — откликнулся Картер, но обещания не выполнил. Шутка мисс Равенел задела его; мы уже знаем, что Вейтцель опередил его и в звании и в должности.
Инспектируя полк вместе с Картером, дамы с восторгом оглядывали двойные ряды раскрытых солдатских ранцев.
— Прямо как у модистки, — шутила Лили. — И как аккуратно все разложено! С безукоризненным вкусом. Смотрите, красное с синим, серое, снова красное, и еще этот черный галстук и белый платочек. Как разноцветные корешки составленных рядом книг.
— Отличные ранцы для инспекторских смотров, — заметил полковник. На самом же деле они тяжелы для солдат. В походе оттянут им плечи. Когда подойдет к делу, я выкину весь этот хлам. Солдату совсем ни к чему эти черные галстуки, старые Библии или альбомы с семейными дагерротипами.
— Вы нестерпимо практичны, — сказала Лили.
— Увы, не во всем, — вздохнув, отвечал полковник. Не сумею сказать почему, но при этих словах девушка вдруг зарделась.
Разумеется, эти поездки в лагерь, жизнь полка и бригады Резерва не раз обсуждались потом у Равенелов. Было ли то работой разведки врага или сболтнул кто-нибудь из штабных, но в городе стало известно, что Вейтцель замыслил выбить Мутона[93] с плацдарма между рекой Миссисипи и Атчафалайской бухтой, откуда тот нависал постоянной угрозой для Нового Орлеана. Все теперь в городе, и сторонники мятежа, и сторонники Севера, горячо обсуждали исход операции. У Мутона было пятнадцать тысяч бойцов; ревнители Юга не сомневались в победе и предлагали пари на любые деньги, что северян через месяц выгонят вон.
