зябну, но не пересаживаюсь, где потеплее, потому что в избе темно, а из окошка падает на книгу хоть какой-то свет.
Изба наша досталась моему отцу еще от деда. Когда-то она топилась по-черному, потом печку переложили, вывели трубу, однако стены и потолок успели так прокоптиться, что никаким щелоком невозможно их отмыть. Маленькие окошки пропускают мало света, поэтому в избе даже в полдень стоит сумрак. Отец давно уже собирается ставить новый дом, да все никак не может собраться с силами. Главное, нет денег, чтобы нанять плотников. Бревна для сруба давно привезены из лесу и сложены горкой позади бани. Поначалу, свежесрубленные, они остро пахли смолой, а древесина на месте среза ярко желтела. Потом бревна потемнели, покрылись сероватым налетом. Чтобы они не гнили под дождем, отец прикрыл их берестой.
Мой отец — человек работящий и непьющий. При его усердии он мог бы жить в достатке, если бы не болел так часто. То и дело лежит на печи, завернувшись в тулуп. По лицу пот течет, а ноги зябнут. Его бьет мучительный кашель. После каждого приступа болезни, он с трудом поднимается на ноги. А ведь еще не стар годами…
Я читаю, отец, примостившись на чурбаке возле печи, чинит лошадиную упряжь из сыромятной кожи. У его ног на полу лежат обрывки ремня, куски выделанной кожи.
Мать в это время возится у печи: печет хлеб и лепешки с картошкой и конопляной кашей.
Отец взял мою мать в жены издалека. Ее родная деревня Кокшародо стоит где-то на Царевококшайской дороге. Мать под стать отцу, такая же старательная, трудолюбивая. С раннего утра и до позднего вечера хлопочет по хозяйству. В доме у нас всегда чисто, прибрано. Есть в деревне нерасторопные бабы, которые моют пол в избе от праздника к празднику, даже вымести сор и то забывают. Моя мать что ни неделя — скоблит косарем дощатые половицы добела. Печь у нее всегда истоплена вовремя, скотина накормлена, долгими зимними вечерами она прядет при тусклом свете лучины. А если отцу неможется, она и в лес за дровами съездит…
Есть у нас в семье еще один взрослый работник — мой старший брат Иван. Но из-за недостатка земли ему приходится уходить из дому на заработки. Два года подряд он работал грузчиком на пристани Лебяжье, потом уехал в Вятку учиться на печника, в тамошнюю ремесленную школу, созданную на средства губернского земства. Иван говорит, что быть печником — дело прибыльное, верный заработок: в любой деревне всегда найдется несколько печей, которые надо переложить или подправить, так что без работы не останешься. Только не очень-то ладно получилось у него с учебой. На рождество приехал он в деревню и вдруг объявил:
— В Вятку я больше не вернусь. Нечего мне там делать. И Васлий не поедет.
Васлий — друг Ивана, когда-то они вместе бегали в школу в Мустаеве, вместе уехали в Вятку в ремесленное училище.
Отец никак не мог понять, отчего парни вдруг раздумали стать печниками: ведь всего год оставалось доучиться. А вскоре по деревне поползли слухи, что Иван и Васлий не своей волей ушли из училища, их за что-то исключили.
Как бы то ни было, но брат успел кое-чему выучиться. В книге, которую он привез из Вятки, кроме громоздких русских печей были изображены аккуратные круглые голландки, обитые жестью, нарядные изразцовые печи и кухонные плиты с духовками. Я с большим интересом рассматривал чертежи и рисунки печей и как-то раз недоверчиво спросил брата:
— Неужто и такие печи сумеешь сложить?
Брат самодовольно усмехнулся:
— А то как же! Сложу — залюбуешься! Любой купец останется доволен.
Для купцов ему до сих пор не случалось сложить ни одной печи, зато у всех соседей печи теперь работают исправно.
Сегодня Иван спозаранок ушел в соседнюю деревню Абленкино, где живет Васлий.
Я увлекся чтением и вздрогнул, когда послышался чей-то незнакомый голос:
— Добрый день, хозяин!
Поднял голову, вижу, стоит у дверей человек с рыжеватой бородкой, по виду — русский. Одет в добротный тулуп, крытый черным сукном, на ногах белые валенки с красным узором. Здороваясь, он стянул с головы шапку, обнажив белокурые волосы. По его выговору можно догадаться, что он родом кичминец.
— Не пустишь ли погреться? — спрашивает незнакомец, обращаясь к отцу. — Едем издалека, притомились. К тому же у нас в обозе бабы и ребятишки. Будь милостив…
— Торговцы, что ли? — заинтересованно спросил отец. — Наверное, кичминские? С товаром едете?
Незнакомец лукаво улыбнулся и шутливо ответил:
— Едем мы, старик, и с товаром и без товару. Родом мы и кичминские, и уржумские. Одним словом, везде мы свои. Вот пустишь нас погреться — и тебе станем, как родные.
— Морозы нынче злые. Тепла хочется… Заходите, грейтесь, избы не жалко.
Незнакомец повернулся и поспешно вышел. Не успела за ним закрыться дверь, как на пороге показался Иван.
— Отец, ты чего это полный двор цыган напустил? — спросил он.
Отец в недоумении уставился на него:
— Какие тебе цыгане! Торговец из Кичмы заходил, погреться просился.
Иван расхохотался.
— Никакой он не торговец, а самый настоящий цыган. Не веришь — сам посмотри.
Я кинулся к окошку.
Во дворе у ворот стояло несколько запряженных саней, крытых пологом, — что-то вроде кибитки. По двору сновали чернобородые мужики и бабы в длинных пестрых юбках и цветастых шалях…
И вот в нашу избу ввалилась шумная орава баб и ребятишек. Ребята — крикливые, чумазые с горящими любопытством глазенками, зашныряли по избе.
Цыганки, гортанно переговариваясь, втащили в дом свои перины, подушки и одеяла, кинули их на лавки. У печи расстелили постель и уложили на нее какого-то немощного старика.
Степенно, не спеша в избу вошли бородатые цыгане, их было шестеро. Один из них, горбоносый, был уже сед. Похоже, старший в семье. Он подошел к отцу, приветливо, с достоинством поздоровался, сел рядом на табуретку.
— Уж не обессудь, старик, что не сразу сказали тебе, кто мы такие, — негромко заговорил он. — Что поделаешь? Такова наша участь: все боятся цыган, как огня. А ведь мы не злодеи какие-нибудь, мы тоже крещеные. Меня, к примеру, при крещении Саввой нарекли, сына моего, того, что давеча к тебе заходил — Гордеем. Такие же мы люди, как и все. Так что зря марийцы сторонятся нас, ночевать — и то не каждый пустит. А зря, у нас есть нерушимый обычай: где остановился — чтоб крошки у хозяев не пропало!
Я был поражен тем, как свободно вели себя цыгане в нашей избе. Ребята, ничуть не стесняясь хозяев, затеяли шумную возню. Кто на печку вскарабкался, кто на
