до частных квартир. Я уже потом узнал, что «Союз русского народа» заранее наметил, чьи квартиры должны быть подвергнуты налету. Так что все эти безобразия творились с ведома и одобрения охранки. В этот день в городе были предусмотрительно сняты полицейские посты, В общем, в этот день, по официальным данным, в Вятке было убито черносотенцами шесть человек, свыше двадцати ранено. Но я думаю, что пострадавших от этих мерзавцев было гораздо больше.
— Неужели начальство не наказало их? — спросил Гордей.
— Ворон ворону глаз не выклюет! — ответил Иван. — Губернатор только призвал громил «вспомнить бога» и объявил, что «прощает их тяжкий грех». Вот и все! А ты говоришь…
— Все они одного поля ягода! — сердито сказал Гордей. — Готовы с человека кожу содрать. Знаю я их, паразитов, повидал на своем веку…
Иван продолжал:
— Мне тут как-то печатный листок попался, до сих пор в Вятке эти листки по рукам ходят, так там про те события написано. Я наизусть запомнил, слово в слово: «Они падали, обливаясь кровью, среди пьяной озверевшей толпы… Они падали, видя кругом искаженные злобой лица переодетой полицейской своры и подкупленных оборванцев, которые издевались над умирающими, плясали на трупах убитых. Шесть человек пали жертвою зверской расправы в Вятке, а сколько их пало в России?»
— Ох, много, — вздохнул Савва. — Нам пришлось повидать, как бьют мужиков-хохлов на Полтавщине, как каратели расстреливали латышей под Ригой… Из Питера гнали солдат против москвичей… Зачем все это? Никак не пойму. Разве нельзя людям жить в мире и согласии? Видно, нет у людей совести, а души у них звериные.
— Не в том дело! — горяча возразил брат. — Во всем виноваты богатые. Это они, ради денег, идут на любые злодейства. Я знаю. Я про это книги читал.
В тот вечер мне долго не спалось. Лежа на полатях я ворочался с боку на бок и все думал о том, что довелось мне услышать за ужином. От соседей, от друзей по школе я и раньше слышал, что в городах есть какие-то бунтари, смутьяны, которые идут против царя. Власти ловят их, отбирают какие-то запретные бумаги, а их самих ссылают в Сибирь. И вот теперь оказывается, что мой брат Иван читает такие книги. Неужели он тоже смутьян? Как-то не верится…
Утром, когда я проснулся, цыган в избе не было. Они еще затемно поднялись и уехали. Оказывается, их было в Шоркенере несколько семей, так что кроме нашей избы, цыгане ночевали еще в пяти домах.
На другой день из соседней деревни Шюрашенер дошел к нам слух, что накануне вечером у одного тамошнего богатея кто-то украл из амбара замороженную коровью тушу. Никто не знал, то ли это была проделка ночевавших в нашей деревне цыган, то ли, желая досадить богатею, созорничали его же односельчане. Как бы то ни было, но многие годы спустя, во время праздничных игрищ и гуляний, парни из окрестных деревень дразнили нас, шоркенерцев, что мы, мол, в компании с цыганами слопали краденую корову. Не знаю, как другие, только те цыгане, что ночевали у нас, вечером ниоткуда мяса не приносили, а привезли его еще днем в своей кибитке.
Теперь, когда Иван открылся мне с неожиданной стороны, я стал настороженно приглядываться к каждому его шагу. Он же чем дальше, тем чаще и смелее стал высказывать при своих и при посторонних недовольство жизнью и порядками в деревне. Брат был не большой любитель чтения, но время от времени он уходил в волостное село Сернур и приносил из тамошней земской библиотеки какие-то книги.
Книги я с необыкновенным волнением брал в руки, осторожно перелистывал, разглядывал картинки. Но русский язык я в то время знал очень плохо, знания, полученные в школе, были так скудны, что я не мог понять, о чем написано в этих книгах и только зачарованно произносил вслух непонятные звучные слова. Позже, уже став взрослым, я узнал от брата, что в то время он приносил из Сернура массовые издания классиков, брошюры по электричеству и устройству различных машин.
Вскоре я заметил, что вернувшись из Сернура, Иван одни книги оставлял на виду, другие куда-то прятал. Любопытствуя, я шарил в чулане, в амбаре, даже заглянул в небольшой сундучок Ивана, стоявший под лавкой, но ни в чулане ни в амбаре книг не было, а в сундучке валялось пособие по печному делу.
Старинный праздник шорыкйол марийцы празднуют на неделю раньше русского рождества. В этот день марийцы просят своих языческих богов об урожае, о приплоде скота и пчел. Бедняк из бедняков выставляет на стол сытное угощение. На всю семью и для гостей варят мясо, пекут слоеные блины, пироги, ватрушки. Жарят «орехи» из подслащенного медом теста.
В этом году на праздник пришел к нам в гости друг Ивана Васлий. Его отец, бедняк Микипор, недавно скончался, и вся семья теперь бедствовала пуще прежнего.
Мать усадила парня за стол, поставила перед ним горку блинов, плошку с топленым маслом.
— Ешь, сынок, не стесняйся, — ласково сказала она.
Мать неколебимо верит в старинную примету: кусок хлеба, съеденный гостем, обернется в будущем двумя кусками, неожиданным прибытком в хозяйстве.
Васлий — парень стройный, высокий, но уж очень худ от постоянного недоедания. До ремесленного училища он сначала был пастухом в своей родной деревне Абленкино, потом батрачил на мельнице. Горькая доля бедняка и постоянная безысходная нужда озлобили Васлия. В деревне многие его недолюбливают за то, что на сельских сходах он всегда выступает против зажиточных односельчан, выводит на чистую воду их жульничество с общинной землей и мирскими деньгами. В ответ мироеды кричат ему, что он глуп, молокосос и вообще человек непутевый и завистливый.
И сегодня Васлий, несмотря на праздник, пришел чем-то обозленный и взволнованный. Он отодвинул от себя миску с блинами и сказал, обращаясь к Ивану, который, казалось, тоже забыл про еду:
— Нету на них, живоглотов, никакой управы! Заграбастали себе самые лучшие земли возле деревни, а беднякам, у кого и лошади-то своей нету — выделили поля за шесть-семь верст. Походи-ка! Всех зажал в кулак мельник Устин: он и земли арендует, и за помол дерет, сколько вздумает.
— Что там про чужих говорить, когда он даже родне копейки не уступит, над каждым грошом дрожит, словно у него трясучая, — сказал Иван.
Наша семья крепко страдала от тех же напастей, про которые говорил Васлий. По воле зажиточных мужиков, криком и угрозами взявшими верх на сельском сходе, нам отвели земельный участок за четыре версты от деревни, на самой опушке Шокшемского
