собаки просто нравятся, просто нравятся, и всё. И она уже ничего ему не ответила, а собралась и пошла на восток, туда, куда ходить ей очень не нравилось. Пошла на Танцы. И собаки с радостью побежали за нею, или перед нею, или бегали вокруг неё. С ними было спокойнее и веселее. Вот только, добравшись до насыпи, они расположились на ней. Дальше Сакура и Саске не пошли.
— Вот видите, — Любопытный это сразу заметил, — они не пошли с вами туда, где опасно и неприятно.
— Конечно не пошли, собаки не дуры, — ответила ему Света и начала спускаться к мосту из двух старых труб.
В этот поход ей очень не везло, жуки не хотели ловиться, она уже измучилась бродить от одного тела до другого, уже устала от адских туч назойливых мух и от ещё не умерших людей, которые донимали её одним и тем же вопросом в разных трактовках. Уже и Любопытный собирался её покинуть, прежде чем она нашла одного небольшого жучка. С какой радостью она схватила его, спрятала в банку и побежала к мосту. И как она была рада выйти из полумрака Танцев и найти Саске и Сакуру на насыпи, на том же месте, где они остались её ждать. Как хорошо, что у неё теперь были эти классные собачки.
⠀⠀ ⠀⠀
* * *
⠀⠀ ⠀⠀
К нему приехала миловидная девушка-курьер с документами, и он с её помощью, чтобы не попасть впросак, целых полчаса изучал бумаги, прежде чем подписать их. Фомин убедился, что Мельник действительно готов погасить всю сумму, оставшуюся от требования страховой компании. Это его очень удивило, но что удивило ещё больше, так это то, что, со слов адвоката, Светка ходила к этому упырю. Чувства, признаться, у него были смешанные. С одной стороны, радость, что огромный долг больше его тяготить не будет, а с другой стороны — удивление и настороженность, что его Светка взялась решать этот вопрос. Несомненный плюс: две пенсии, на жену и на себя, и работа! Это почти сто десять тысяч в месяц, на ночную резку овощей можно ходить пару раз в неделю, или… вообще бросить. Теперь у него денег будет столько, что можно даже откладывать понемногу. «Тысяч по десять в месяц — вполне реально». Как тут не радоваться; но вот причина этой радости, немного его, ну, если не настораживала, то уж удивляла точно.
Светка! Неужели она отважилась сходить к Мельнику?
«Почему? Как осмелилась? Что она ему такое сказала, что он согласился заплатить за меня деньги страховой компании?». Эти вопросы не давали ему покоя, он дважды брал телефон в руки, намеревался позвонить ей, но оба раза его что-то останавливало. Возможно, считал, что это не телефонный разговор. Так и сидел с телефоном в руках, не переставая удивляться своей дочери.
Он еле досидел до утра, до конца смены, и пошёл домой. Пошёл — нет, до дома пять остановок на автобусе, так что Андрей Сергеевич дождался своего автобуса и поехал.
Он всё ещё не мог понять, злится на дочь или гордится ею. На остановке, на пересечении Гагарина и Фрунзе, он последним вышел из автобуса. И сразу увидал её: мерзкая баба пристроилась в углу остановки, пряталась там от моросящего дождика. Она своими слепыми глазами таращилась куда-то вдаль и не смотрела в его сторону, но когда они остались на остановке одни, вдруг заговорила:
— Ну что, права я оказалась? Да?
Фомин ей не ответил, он просто остановился и ждал, что она ему скажет ещё что-нибудь.
— Чего притаился-то? Не бойся, я тебе не зла желаю, просто поговорить приехала. Издалека приехала.
— Издалека? И о чём мне с тобой говорить-то? — достаточно резко отвечал он ей.
— Так о дочурке твоей, о ней, о родимой. Вот знать хочу, права я оказалась, удивляет тебя твоя кровиночка?
И на этот вопрос Андрей Сергеевич не нашёлся, что ответить. Он растерялся. Дочка-то и вправду удивляла, удивляла, и ещё как. «Деньги, золотой браслет, монеты эти все, которые она где-то прячет, этот случай с Мельником. А перчатки! Почему она теперь всё время носит перчатки?». На все эти вопросы отец Светланы, конечно, хотел бы иметь ответы.
— Молчи, молчи, не говори ничего, мне твои слова не нужны, но сам-то думай, думай, и смотри, до поры ей ничего не говори. Смотри за ней, и всё. Не торопись, присмотрись к дочурке-то. Получше присмотрись.
Андрей Сергеевич стоял к ней вполоборота, он старался на бабу не смотреть, уж больно морда у цыганки была отталкивающая; так, не глядя ей в её белёсые глаза, и спросил:
— А тебе-то какое дело до меня и моей дочери? — спросил и ответа не получил.
Он повернул голову, а мерзкой бабищи уже под крышей остановки и не было. Исчезла. Фомин покрутился на костылях, посмотрел по сторонам — нет её нигде. Он ещё постоял секунд пять и пошёл к светофору.
Шёл и думал: а что это было? Наваждение, или ему эта баба померещилась? Или и вправду она была? А если и была, откуда она всё знала, и вообще, какое ей дело до него и его дочери. Какого чёрта она к нему лезет?
Так он добрался до дома. И всё никак не мог принять решение, не знал, что ему делать. Ему, как отцу, которому не безразлична судьба своей дочери, очень хотелось сесть и поговорить с нею, задать все интересующие его вопросы, всё выяснить раз и навсегда… И тут же перед глазами у него мерзкая баба: «не торопись, присмотрись к дочурке-то. Получше присмотрись».
И Андрей Сергеевич, так и не решив, что ему делать, открыл дверь и вошёл в квартиру.
— Светка, еда готова?
Дочка вышла к нему, такая высокая, красивая, сильная.
— Да, па, сейчас всё будет.
И опять она была в этих дурацких чёрных перчатках! Ну зачем, зачем она их носит? Он вздохнул, скинул обувь и пошёл в ванную, а она пришла за ним и положила на раковину рядом со стаканом для зубных щёток две серебряные монеты.
— Вот, можешь своему знакомому позвонить, может, он и эти монеты купит.
