Саймон на моем месте, и отчего-то верила, что он не позволил бы себе лишнего. Тем не менее после всего, что мне довелось пережить, я хотела встряхнуться.
Впрочем, Тому все равно пришлось терпеть целых четыре месяца, прежде чем я позволила уложить себя в постель. До сих пор я привыкла сама стоять у руля. Несмотря на поцелуи и ласки, мне никак не удавалось доставить ему удовольствие или насладиться происходящим, – я была слишком занята тем, чтобы не трястись у него в руках.
Хотя во второй раз у нас вышло гораздо лучше, а в третий я и вовсе первой проявила инициативу. Потом был четвертый раз, пятый и так далее…
Меня по-прежнему мучили комплексы по поводу своих несовершенств – вряд ли моя фигура была способна произвести впечатление на мужчину, – поэтому я строго-настрого поставила условие: заниматься любовью исключительно при выключенном свете. Следы пяти беременностей не раз вызывали у меня истерику и уныние. Правда, Тому, кажется, было без разницы – он и сам был отнюдь не Кевином Костнером. Впрочем, я не требовала от него кубиков на прессе, крепкой задницы или бешеного либидо, как у восемнадцатилетнего подростка.
Мне нравилось проводить с ним время: ходить в кино и театр, выгуливать вдвоем Оскара вдоль берега, бродить по музеям, где выставлялись разные изделия из дерева и текстиля. Мы старались узнать друг друга лучше, и постепенно увлечение мужчиной, который первым проявил ко мне интерес, переросло в искреннее чувство.
Единственное, чем я не спешила с ним делиться, – это дети. Я старалась поддерживать с ними как можно более открытые отношения и не хотела врать, пряча Тома, будто грязный секрет. Но при этом боялась лишний раз раскачивать лодку.
Джеймс больше не пугал меня своими выходками, потому что всю свою энергию выплескивал с помощью гитары. Не передать словами, какую гордость я испытала в тот день, когда он впервые выступал на школьном концерте. Во время его соло я вскочила и принялась хлопать, заставляя сына заливаться краской. Робби тоже начинал понемногу говорить. Я уже свыклась с мыслью, что болтуном вроде Эмили ему не бывать, но одноклассники стали понемногу приглашать его на дни рождения, и я поняла, что главный кризис миновал.
Поэтому в разговорах с детьми я начала изредка упоминать Тома, объяснив, что это мамин приятель по колледжу.
Эмили первой заподозрила, что он не просто помогает мне с математикой.
– Мама, а ты познакомишь нас со своим другом? – спросила она, когда мы в парке кормили уток.
– С каким другом?
– С тем, из-за которого ты все время улыбаешься. С Томом.
– Почему ты решила, что я улыбаюсь из-за него? – спросила я, краснея пуще помидора.
– Когда ты говоришь, что вы с ним виделись, то делаешь так. – Эмили широко растянула губы в улыбке. – Он тебе нравится!
– Да, мама, почему ты нас с ним не знакомишь? – вставил Джеймс.
Оказалось, что решение за меня уже приняли.
9 июля
Я понятия не имела, во что выльется их знакомство. Мы так долго жили вчетвером, что я забыла, каково это, когда нас – пятеро.
За день до встречи я собрала детей, уселась и объяснила, что Том вовсе не должен заменить им папу, и если он им не понравится, надо сразу сказать. Их чувства я всегда ставила выше своих; если нам с Томом суждено расстаться, значит, так тому и быть.
Когда Том постучал в дверь, я была морально готова ко всему: к истерикам, к неловкому молчанию, открытой враждебности и даже мелким пакостям. Но дети устроили мне сюрприз. Они вели себя до того вежливо и воспитанно, что Том, кажется, заподозрил, будто я похитила их из Степфорда[23]. Стало даже чуточку стыдно, что я в них сомневалась.
Том вел себя непринужденно и запросто нашел с ними общий язык, хоть у него самого детей не было. Он постарался уделить внимание каждому, и дети охотно потащили его наверх показать свои комнаты и игрушки. Даже Робби – и тот выдавил несколько слов: значит, Том и впрямь ему понравился.
Позднее, стоя возле раковины и моя посуду после ужина, я закрыла глаза и прислушалась к детскому смеху, которому вторил мужской голос, эхом разносящийся по дому.
Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я снова услышу то и другое в этих стенах…
24 ноября
Я жонглировала десятком мячиков, и добавить к ним еще один было непросто. И все же у меня получилось.
Я понемногу разобралась в азах бухгалтерского учета, и Маргарет уже мысленно представляла, как будет загорать под южным солнцем. Том понимал, что занимает в моей жизни третье место после детей и магазина. Мы виделись реже, чем хотелось бы, но его, похоже, все устраивало.
Дважды в неделю Том ночевал у нас дома; по выходным, оставив детей на Селену, я приезжала к нему. По вечерам он заглядывал к нам на ужин, который, как правило, завершался тем, что в Тома вцеплялись три пары рук, и дети шумно требовали сказку.
Выяснилось, что в университете Том играл в рок-группе, хотя ему так и не удалось соблазнить меня песнями «Лед Зеппелин», и я осталась верна Джорджу Майклу и Филу Коллинзу. А вот Джеймс оказался куда более впечатлительным, поэтому Том стал брать его в Бирмингем или Лондон на концерты музыкантов, о которых я даже не слышала. Возвращались они поздно, распевая во весь голос песни и с целым ворохом гастрольных товаров.
Я разрешила Тому перетащить инструменты в мастерскую Саймона, и скоро в саду поселился запах свежих опилок.
Том понимал, что призрак Саймона будет долго обитать в доме, где живет его семья, но если это его и смущало, то виду он не подавал. Я понемногу привыкала, что в доме живет мужчина, и вспоминала, чем хороша жизнь с мужем.
А потом вышло так, что Саймон даже из небытия все разрушил.
САЙМОН
Сан-Франциско, США, двадцать два года назад
7 января
Бетти превратилась в груду расплавленного металла посреди пустыни, и мне оставалось только одно: передвигаться поездами и междугородными автобусами.
Так я добрался до Канады, потом вернулся в США и объездил Горные штаты[24] вроде Колорадо и Невады. Я все время был в пути, в компании других людей. Одиночество плохо сказывалось на моем душевном здоровье, давая время задуматься.
Еще во Франции я осознал, как устроены у меня мозги, и постоянно себя контролировал. Если я не хотел о чем-то думать, то запихивал эти мысли поглубже и закрывал
