Андрей тут же стянул сапоги и прилег за ширмой.
Усталость тут же затянула его в крепкий сон.
***
Утром оказалось, что у дирижабля генерал оговорился неслучайно.
Пока «Скобелев» был в воздухе, Данилину присвоили звание поручика. Мало того – наградили орденом Святого Станислава самой низкой третей степени. Да и сам орден, сказать надо, в иерархии наград был самым малым. Ниже его, наверное, только медали.
Впрочем, и это ошеломило Андрея:
– За что?..
– Как сказано в статуте этого ордена: «Награждая, поощряет». Все офицеры, которые при «Ривьере» служили, получили повышения. Только немецкого шпиона лишь вы раскрыли.
Орден вручали в обстановке полуторжественной. Пили вино.
– За упокой подпоручика Данилина, – предложил Инокентьев.
Выпили не чокаясь. И тут же прозвучал тост второй:
– Поручику Данилину – наше «Ура»!
Грянуло тройное «ура» такой силы, что на бульваре с перепугу наземь свалился велосипедист.
Поднявшись, он с обидой взглянул на часового. Солдат же смерил гражданского суровым взглядом: значит так надо, раз кричат.
– …Впрочем, господа, – продолжал Инокентьев. – Скоро поручик нас покинет. Отбудет… Э-э-э… В наш филиал, к Аркадию Петровичу.
Андрей кивнул, показывая своим видом, что это если он не знал, то твердо подозревал.
Присутствующие офицеры несколько помрачнели: к Андрею они уже привыкли, а теперь, вместо него следует искать нового подпоручика.
А подпоручиков здесь не любили.
***
Вернулся на квартиру, сообщил своему соседу, что съезжает на этой неделе.
– Куда?.. – протер глаза Константин.
– Переводят в Анадырь, – соврал Андрей первое, что пришло в голову. – До конца месяца я заплачу…
Константин кивнул: в Анадырь так в Анадырь. И там люди живут. Впрочем, довольно неважно.
После вчерашнего болела голова, солнечный свет бил в голову словно молотом. И сосед Константину был виден как бы в тумане.
В комнате по хозяйству хлопотала вчерашняя швейка.
Та сразу заметила и погоны поручика и орден. Вчера его точно не было…
Анадырь?.. Да пусть врет, но она-то не дура. Или все же дура?.. Ведь вчера этого мальчика можно было взять голыми руками. Но лучше – другими частями тела. Тоже голыми…
Поезд на запад
Эшелон шел на запад, к Европе.
За окнами мелькали верстовые столбы и Россия. В сей местности она была совсем неприглядна: бесконечные леса, речушки под мостами, редкие станции и еще более редкие встречные.
Состав шел скоро, останавливался лишь чтоб принять уголь, воду для паровоза и пассажиров, забрать приготовленный провиант. На больших станциях старались не задерживаться.
Пассажирские вагоны Грабе велел поставить в хвост состава и теперь об этом весьма жалел. На стрелках и на стыках рельс их кидало просто безбожно. От непривычки к таким путешествиям у многих пассажиров развилась морская болезнь в той или иной степени. Порой кто-то выходил в тамбур, откуда блевал в проносящуюся мимо тайгу.
По велению Грабе выходили по двое: глядишь, кто не удержится, вывалиться из вагона. Пока кинутся искать человека – глядишь и другая губерния.
– Куда мы едем? – спрашивал у Грабе Попов.
Аркадий Петрович качал головой:
– Сам не знаю. Генерал решил не передавать новое местоположение беспроволочным телеграфом. Но оно, верно, так и лучше.
Гадание на новое место стало чуть не единственным развлечением у пассажиров. Вовсе без остановки проскочили станцию Тайга, от которой имелся поворот на тупиковую ветку к Томску. Это мало кого удивило.
Далее был Омск. Здесь пути расходились, но под крайне малым углом, и пассажиры таращились в окна, пытаясь прочесть названия станций. Наконец кому-то уже в сумерках удалось прочесть: «Ишимъ». Все с удовлетворением выдохнули: поезд шел будто бы в направлении Санкт-Петербурга.
Но радость оказалось недолгой: уже утром оказалось, что солнце встает почти точно справа. По всему выходило, что эшелон в Екатеринбурге направили к Челябинску.
Кем бы ни был утверждающий маршрут следования литерного состава, ему удалось запутать даже пассажиров…
Проскочили Уфу…
***
Ранним утром Грабе проснулся от толчка.
Выглянул в окно – состав остановился.
То была какая-то крупная станция.
Аркадий Петрович набросил шинель в рукава, вышел из купе.
Проводник также спал блаженным сном, и вагонную дверь пришлось открывать самому.
Вокруг состава стояли солдаты – по одному с каждой стороны вагона.
– Что за станция, служивый?
Солдат обернулся. У него был строгий приказ не отвечать ни на какие вопросы подошедшим посторонним…
Но этот-то вышел из вагона, так что точно не был посторонним.
– Самара, Ваше благородие.
– Самара – так Самара… – милостиво согласился Грабе.
Он прошелся вдоль состава, словно проверяя – все ли на месте.
На соседнем пути стоял пассажирский поезд. Там по причине утра чересчур раннего все спали…
Утро было туманным и пришлось пройти чуть не все платформы, чтоб увидеть: впереди состава локомотива не было… Но тут же вагоны сотряс новый толчок: теперь паровоз помещали в хвост состава. Раздался грохот, будто негромкий, но в утренней тиши он прозвучал как пушечный выстрел.
…От шума проснулся Павел, взглянул в окно. Он увидел платформу, на ней солдат… За ними – состав с грузом странной формы, накрытый брезентом…
Меж солдатами шел офицер…
И тут их взгляды встретились. И на мгновение оба застыли: Пашка стал вспоминать, где он видел ранее этого штабс-капитана. Грабе же просто опешил: неужто сие возможно?
Рука нащупала кобуру: в ней до своего времени дремал «Кольт».
Но в воздухе возник еще один звук. Гудок паровоза выпустил в воздух сноп пара: пора бы и в путь. Пар ударил в паровую машину, колеса пассажирского состава будто бы неохотно, спросонья, сдвинулись с места.
Звук привел в себя и военного и анархиста. Павел отпрянул в темноту вагона. Грабе перешел на быстрый шаг. В голове путались мысли: велика Россия, а вот встретились… Или это не он? Ведь бывало такое и ранее, на остановках, в лесах казалось, что видно знакомую фигуру, лицо, силуэт в арестантском бушлате…
И тут где-то в тумане открылся семафор. Ему новым гудком отсалютовал машинист литерного. Двинул рычаг…
И литерный эшелон тоже пришел в движение в сторону противоположную движению пассажирского.
Солдаты хором выдохнули: вот и все, можно в теплые казармы.
Грабе огляделся: мимо мелькали окна набирающего скорость пассажирского. За которым он видел беглеца? Или не видел?.. Показалось?..
Наверное, показалось.
Штабс-капитан побежал, запрыгнул на подножку литерного состава. Тот уходил на восток, навстречу встающему солнцу.
«Показалось, – думал Грабе. – Не может быть. Показалось…»
«Показалось? – металась мысль в голове Павла. – Да щаз-з-з!»
В Пензе по телеграмме Грабе, посланной из Оренбурга, вагоны будто невзначай обыскали жандармские чины.
Павла они не обнаружили.
Тот вышел из своего вагона на ходу, когда пассажирский чуть притормозил на повороте. Его пропажи никто не кинулся, не вспомнил про такого пассажира.
Получалось, часть билета пропала. Но это совсем не печалило Павла – он махнул прямиком через степи на попутных телегах…
Рукой подать оставалось до Волги…
***
Поезд прошел Оренбург, Актюбинск. Стал углубляться в Туругайскую степь.
Пассажиры мрачнели: теперь поезд уходил все далее от столиц. Никто, в общем не надеялся, что инопланетную летающую тарелку эвакуируют прямо в Москву или Санк-Петербург. Но на какую-то Вологду или Сызрань рассчитывали вполне…
А тут…
– Да куда нас везут?.. – вопрошали пассажиры.
– На Памир, видимо… Оттуда к небу ближе…
Проехали Аральское море, Казалинск, Перовск…
Показались отроги Памира.
Казалось: это конец. Дальше России нет, дальше только Афганистан…
Литерный эшелон проскочил Ташкент, и, хотя Ходжент проезжали около трех ночи – в вагонах никто не спал.
Всех мучил вопрос: это конец пути?.. Или состав свернут в Ферганскую долину?.. Большинство именно так и полагали. В сей долине располагался город одноименный с дирижаблем – Скобелев. Сила странных сближений была всем понятна.
Ночь была безоблачной и безлунной. И Грабе легко определил:
– Снова на запад повернули.
Проехали Самарканд, Бухару… Проехали станцию Мерв, в которой имелась ветка на Кушку. Асхабад… Кызыл-Арват…
– Идем на Красноводск. Оттуда есть паромная переправа в Баку… Добро пожаловать назад в Европу…
И действительно – далее был Красноводск. Но эшелон не пошел к паромной переправе, а стал в порту под разгрузку. Ящики начали перегружать на баржи, и через три часа для пассажиров железнодорожная качка сменилась морской.
