ходу начал брюнет.
— Погоди, Колян, я первый, — дергал его за рукав блондин.
— Стёп, не дергайся, пока в обморок не упал, — рассердился брюнет.
— Погодите. Что случилось? Успокойтесь, — насторожилась молодая фельдшерица, потому что опыта у неё было кот наплакал: медсестринский, да и тот в детском отделении. Успокаивало, что первый пациент, по крайней мере, не с преждевременными родами.
— Перегрелись на солнце вчера, а нам в рейс. Видите, у Стёпки даже нос обгорел, наверное, температура, — начал брюнет, отодвигая Стёпку на кушетку. А сам подошёл вплотную к Свете настолько, то она была вынуждена отступить. Потом, спохватившись, что именно она — хозяйка помещения, отодвинула пальцем сопровождающего:
— Давайте вы подождете на крылечке. А я осмотрю больного… — начала было командовать ситуацией.
— Не-не! Вы меня послушайте, я в рейс, а он подождёт. — И Колян стремительно сорвал с себя футболку.
— Совершенно не нужно раздеваться, давайте смерим давление, и можете быть свободны.
— Нет, вы меня послушайте! Я ж тоже перегрелся, — наступал он на неё, демонстративно поигрывая мышцами груди. Мышцы были хороши: не заморенный науками студент, а вполне сформировавшийся сельский Геракл.
— Коль! Погодь маленя, — ожил до этого молчавший Стёпка. — Мне надо скорей осмотр да в рейс. — Голос у него был низкий, с хрипотцой, очень походивший на голос Светкиного любимого актёра — Караченцова.
— Чо это «погодь». И мне в рейс! — снова напористо приближался к фельдшеру чернявый.
— Ой, рейс! Доярок за огороды вывезти. Не смеши. А мне-то в райцентр! — мотнул своим обгоревшим на солнце носом Стёпка в сторону дороги из села.
— Доярки, между прочим, — живые существа, — загорячился брюнет. — А ты доски везёшь. И отойди, а то подвину.
— Колян, я те «подвину»! — угрожающе стал подыматься с кушетки Степан. Светлые его брови, нос картошкой, соломенные вихры как-то не вязались с угрожающим тоном. Хотя то, как парни пошли друг на друга, сомнений не оставляло: шутливая, на первый взгляд, перепалка перерастала во что-то серьёзное. Света всерьёз опасалась, как бы местные хулиганы (она была убеждена, что это были самые что ни на есть отпетые хулиганы!) не разнесли вдребезги шаткие столики-полочки медпункта. Чего-чего, а драк в общаге повидала более чем достаточно. Струсила и, закусив трясущуюся губу, метнулась разнимать сельских гладиаторов. Оторвав Стёпку от Кольки, неожиданно оказалась между ними, как в клетке с двумя львами.
Парни зажали её в «коробочку», пытаясь через неё дотянуться друг до друга, попутно проверяя упругость её плеч и бёдер, и довольно лыбились. Потом, видя, что Светка вот-вот заревёт, рассмеялись и стремительно смылись из медпункта.
Обескураженная «доктор» поправила сбитый в потасовке фельдшерский колпачок и халатик. Переведя дыхание, вышла на крылечко, где наверняка должны быть посетители. Но там уже никого. Остались только старые знакомые: баба Арина и соседка её, Катерина, с любопытством ожидавшие итога схватки между внуками.
— Твой-то побойчей, — уважительно вынесла вердикт Арина.
— А твой зато видный, плечистый, — подхвалила бабка Катерина — Отправляла своего вчера встретить фершалицу с автобуса. Говорю, донеси чемодан, не переломишься. Лень! Одно слово — лень. Твой, поди, уведёт девку.
— Ой, караул! Рот раззявила да любуюсь! Опара-то убежит, — вспомнила вдруг Арина про прикрытый наквашенником таз с опарой. — Пироги ведь завела с утра.
— Чо это ты, без заделья? — удивилась Катерина.
— Батьке сегодня уж двадцать лет как нету. Помянуть надо…
— Хорошо тебе, хошь знаешь, где лежит, когда помёр. К могилочке сбегаешь. А моёва-то как увезли в тридцать семом, так и следушка не осталось, — всхлипнула соседка, скорая на слёзы. — Как спомню мамины рассказы, так и реву. Сама-то шипко маленька была, а она-то всё плакала. Шипко горько ей было, что один из тех, кто увозил-то, с нашей же деревни был. Ох, бединуу-у-ушка… — завытирала слёзы Катерина.
— Не реви, милая моя. Не реви, каво уж теперь. Спеку, да обоих и помянем.
Арина шустренько метнулась в сторону своей ограды, с сеней уже слыша кислый хлебный дух. Квашня и впрямь уже подняла полотенце. Задержись ещё минут пять бабки у крылечка — и лови потом тесто по столу!
Катерина, сокрушённо мотая головой, подалась в своё подворье. По пути занесла дров в баню и двинулась к крылечку.
Но, обнаружив, что и Арина ушла, круто развернулась и потопала обратно к медпункту. Вылезшая майская трава смягчала шаги, шла она тихонько, пробуя землю впереди себя носком обуви, будто боялась оступиться и упасть в эти радостные зелёные щётки своим осенним старушечьим телом.
Взойдя на крылечко медпункта, ещё раз оглянулась на Аринин двор и, не постучавшись, вошла внутрь медпункта.
— Света, доченька, худо мне, — одышливо присвистывая всей грудью, начала она. Потом медленно осела на кушетку, широко расставила для основательности ноги в коричневых чулках, затейливой гармошкой спустившихся на калоши.
— Что случилось, бабуля? Рассказывайте. — Фельдшер уже пришла в себя после показательных выступлений местных парней. И решила, что уж настоящему-то больному, то есть бабке Кате, она уделит максимум внимания и своих знаний.
— Карточка у вас есть?
— Ой, погоди ты с карточкой. С людями надо говорить, а не гумажки рассматривать. В дыхалке чо-то свистит, грудь распирает. Ой, худо-о-о, ажно лихотит. — От волнения баба Катя встала и начала ходить.
— Присядьте. Присядьте прямо тут! Сейчас я вам давление измерю. — Заволновавшаяся Света взяла тонометр и, обхватив манжетой сухонькую руку бабы Кати, заработала «грушей». К счастью, давление не грозило вылететь за рамки шкалы. Да и свист из груди бабы Кати стал поскромнее, не такой разбойничий, как вначале.
— Он какие руки-то у тебя внимательны, так и ходют, так и ходют по-учёному. Видать, на пятерки училась! — залюбовалась повеселевшая болезная молодой фельдшерицей.
— Да не жалуюсь, троек не было. Вы не волнуйтесь. Дышите спокойно, — повеселела и Света, боявшаяся криза или, не дай бог, инфаркта в первый свой рабочий день.
— А родители живы-здоровы? Хто будут? — любопытничала соседка.
— На железной дороге оба работают. Мама в управлении, отец водит локомотив… Вы таблеточку под язык всё-таки положите, — попутно прослушав пульс, сунула таблетку старушке.
— Вот вишь, какая молодечик. Прям как подарок нам, — старательно обихаживая валидолку языком, как лампасейку, баба Катя совсем отвлеклась от болезни:
— Дак ведь сразу легче стало. Погляди-ка. А не замужем ишо?
— Нет, что вы. Какой замуж! Учёба сложная. Пока не до замужестваа.
— Вот я и говорю. Прям как найденная тут, — окончательно взяла быка за рога Катерина: — У нас ведь тут ребят-то вал, а невесты-то все в город укатили. Хошь волком вой. А парню, ему догляд нужон, а то разбалуется! Двадцать пять — это, шшитай, уж перестарок. В ранешно время уж по трое ребятёшек было.
— Это
