— Господи, что с вами, Николай Афанасьевич? — Владимир как-то по-женски всплеснул руками. — У вас же кровь на лице! Где вы были?
Я посмотрел вверх. Два окна квартиры Ульяновых были освещены, в одном была видна выглядывающая на улицу Анна Ильинична. Тут, признаться, у меня все поплыло перед глазами, и я, наверное, упал бы, если бы Ульянов не подхватил меня.
— Володя, — пробормотал я, — я должен вам сказать…
— Скажете, скажете, — согласился он. — Только давайте войдем. Вам лечь надо!
Я легонько отстранил Владимира. Туман перед глазами рассеялся, я мог уже идти сам.
— Володя! — возвысил я голос. — Я только что видел его. Он был почти что в моих руках!
— Кто был в ваших руках? Ничего не понимаю!
— Я сам ничего не понимаю! — воскликнул я. — Вы правы, давайте вернемся, и я вам расскажу.
Владимир помахал Анне, взял меня под руку, и мы поднялись по лестнице.
— Я услыхал какой-то шум, — сказал Владимир. — Выхожу, смотрю — дверь в вашу комнату распахнута, входная дверь не заперта. Ну и ну, думаю, никак господин Ильин на ночную охоту отправился…
— Да уж, охота, — ответил я. — Такая охота, что уж и не знаю, кто охотник, а кто дичь…
Анна Ильинична встретила нас в прихожей. Она успела уже засветить лампы — и здесь, и в кухне, и даже в моей комнате. Видимо, вид у меня был интересный, потому что Анна Ильинична покачала головой, скрылась в кухне и тотчас вернулась оттуда с какой-то примочкою. Поблагодарив, я приложил примочку ко лбу. Стало легче.
— Простите великодушно, — виновато сказал я. — Хорош у вас гость, ни себе покоя, ни вам…
— Пустяки, — отмахнулась она. — Вам бы сейчас лечь. — И, обратившись к брату, заметила: — Может, врача? По-моему, Николай Афанасьевич сильно пострадал.
— Да полно! — возмутился я. — Что станет от одного удара со старым воякой? Не беспокойтесь, Анна Ильинична, все уже в порядке. Что касается моего облика, так ведь я не красна девица, могу и с ссадиной походить.
— Во всяком случае сейчас вам непременно нужно лечь! — строго сказала она. — Ах, Николай Афанасьевич, ну что вы себе вздумали? В вашем ли возрасте бегать ночами по самарским улицам? Не знаю, что вас вызвало на эту прогулку, и уж вряд ли полная луна тому причиной, а только вам следовало бы знать, что в Самаре, при всем ее благополучии, людей безо всяких занятий просто не счесть. Нигде их так много не встречается, как в этом богоугодном городе. Причем и днем и ночью. А теперь вы и сами убедились в этом — едва вышли ночью на улицу, как тут же получили дулдышкой по лбу. Немедленно ложитесь…
— Он ляжет, ляжет, — быстро заговорил Владимир. — Ты иди, Аннушка. Надо же, как ты быстро во всем разобралась. Дулдышка… — Он хмыкнул. — Ступай, Аннушка. Гаси лампы и ступай. Тебе вставать рано. Я позабочусь о Николае Афанасьевиче, все будет хорошо.
Анна Ильинична еще раз окинула меня внимательным взглядом, с сомнением покачала головой, но брата послушала — затушила лампы в прихожей и кухне и ушла к себе. А мы с Владимиром прошествовали в его кабинет.
Висячая лампа здесь не горела. Тот свет, что я видел с улицы, был сиянием лампы под зеленым стеклянным колпаком, стоявшей на письменном столе. Ее горелка тихонько гудела, напоминая звук где-то далеко летающей мухи.
Владимир усадил меня на диван, позаботившись, чтобы я устроился как можно удобнее, сам сел напротив за стол.
— Володя, — сказал я. — Я видел этого соглядатая. На пароходе. На «Суворове». Он был матросом. А потом…
— Погодите, Николай Афанасьевич! — Владимир поднял руку. — Давайте-ка все по порядку. О каком соглядатае вы говорите? Что за шпион у нас тут обнаружился?
— Да, действительно… Шпион… — Я смешался. — Простите, Володя. Так вот, я обнаружил нынче соглядатая. Он расположился в доме напротив и, стоя у окна, курил папиросу. Именно огонек-то я поначалу и углядел…
Далее я по возможности обстоятельно поведал моему молодому другу все недавние перипетии. Он слушал внимательно, и по мере рассказа его лицо становилось все серьезнее.
— А когда он обратил ко мне свою физиономию, — закончил я, — то узнал я того самого матроса. Того самого, Володя!
Ульянов кивнул.
— И еще одно, — добавил я. — Помните, я вам сказал, что в трактир кто-то заглядывал? Ну, тогда, помните? Когда горчишники на нас налетели. Когда вы их поджечь хотели. Помните?
Владимир снова кивнул.
— Так вот, — сказал я, изо всех сил сдерживая вновь охватившую меня лихорадку, — мне кажется, что в трактир заглядывал тоже он. Этот самый матрос.
— Батраковец, — поправил Владимир.
— Что? А, ну да, конечно… — Неясная мысль мелькнула у меня в голове. Столь неясная, что я никак не мог ухватить ее. — Володя… — Я почувствовал себя словно в падении. — Послушайте, друг мой, а ведь не только нынче и не только в трактире видел я этого душегуба. И не только на пароходе. Видел я его где-то еще, только вот никак не могу припомнить, где. Но точно, что здесь, в Самаре…
Владимир подался вперед и остро заглянул мне в глаза.
— Где же? — требовательно спросил он. — Вспоминайте, вспоминайте!
Я виновато покачал головой.
— Не могу. Все путается. Но я вспомню, обязательно вспомню. Вот только отдохну… Да уж, никакой он не матрос. Я, когда огонек в окне увидел, сначала подумал — может, это надзор? Ну, негласный надзор, который над вами установлен…
Владимир усмехнулся.
— То-то и оно, что негласный! — заметил он. — А это значит — не должен поднадзорный его наблюдать или какое-то жизненное неудобство от него испытывать… — Он подошел к окну, выглянул наружу.
— Из того дома, говорите? Ну да, там одна квартира во втором этаже пустая, сдается, но жильцов пока не нашлось. Стало быть, они ею и воспользовались.
— Они? — переспросил я. — Почему вы говорите — они, а не он?
Владимир вернулся на свое место. Помолчал немного, пристально на меня посмотрел.
— Потому что цветы, — ответил он. И повторил:
— Цветы, Николай Афанасьевич. В них все дело.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой я впервые не соглашаюсь с мнением моего друга
Признаюсь, эти слова привели меня в некоторое замешательство. Мне даже показалось, что я ослышался. Но нет — Владимир повторил еще раз: «Потому что цветы».
И я понял, что ни за какие коврижки медовые не уйду сейчас спать, хоть и показывали стенные часы ни много ни мало — половину третьего ночи, — а только что пережитые похождения исполнили меня свинцовой усталостью.
В окно было видно, что небо на востоке начало светлеть. Еще часа полтора, и взойдет солнце. Ночь была на исходе, а на лице моего друга я не обнаруживал ни следов сна, ни признаков утомления. Постукивая карандашом по столу, он смотрел на меня с рассеянным выражением лица — правильно было бы сказать, обманчиво рассеянным. Именно так Ульянов обычно выглядел, когда хотел, чтобы я его о чем-то спросил. И я, конечно же, спросил:
— О каких цветах вы говорите, Володя?
— О цветах, которые нашли возле тел погибших, — пояснил он. И вдруг резко вскочил с места. — Знаете что, Николай Афанасьевич, посидите здесь пока, или, если хотите, прилягте, а я ненадолго выйду.
— Куда же вы, Володя? — встрепенулся я. И тут же себя одернул: ну мало ли по какой надобности человеку выйти понадобилось! Что это я, в самом деле?
— Право же, Николай Афанасьевич, совсем ненадолго…
Владимир быстро вышел из кабинета. Спустя несколько секунд я услышал, как тихо отворилась, а затем закрылась входная дверь. Неужто мой молодой друг в такой поздний час направился на улицу? Но зачем?…
Прошло не более четверти часа, как Ульянов вернулся. Он вошел слегка запыхавшийся и тут же направился к своему столу, чтобы занять привычное место. Когда Владимир проходил мимо меня, по-прежнему сидевшего на диване, я учуял резкий запах табака.
— Володя, вы курите? — изумился я. — Никогда я такого за вами не замечал. Так вы для этого выходили?
— Нет, Николай Афанасьевич, я не курю, — с нажимом ответил Владимир. — Я маме слово дал — никогда не баловаться табаком.
Сказал — как отрезал. И я понял одновременно две вещи. Первое — что к любому данному слову, а тем более слову, данному матери, мой молодой друг относится более чем серьезно; впрочем, я это чувствовал и раньше. И второе — к теме табака лучше не возвращаться.
Только спустя несколько секунд Владимир сам к ней и вернулся.
— Я не курить ходил, Николай Афанасьевич, — сказал он, — а в тот дом напротив, в пустующую квартиру. Любопытно, что и калитка, и входная дверь, и дверь в те апартаменты — все оказались открытыми. Видно, соглядатай ваш их отпер — а может быть, взломал. Мне было интересно, не оставил ли он там каких-нибудь следов. Помните, вы упомянули, что шпион этот курил папиросу?
— Нет, Володя, шпионом его вы назвали. Я же употребил слово соглядатай. И я действительно сказал, что он курил папиросу.
