— Мы можем поговорить с вами несколько минут? — спросил он. — Поверьте, сударыня, это очень важно.
Прасковья засмущалась и принялась отнекиваться, говоря, что ей не положено отвлекаться в рабочее время и если она отлучится из стряпной, ее обязательно оштрафуют.
— Зачем же отлучаться? — удивился Владимир. — Можно ведь побеседовать и здесь. Вон, например, стол у стены — за ним никто не сидит. Вы позволите?
Анисимова махнула рукой и согласилась.
— Вы, наверное, уже догадались, что мы хотим поговорить с вами о Юрии Митрофановиче Валуцком, вашем женихе, столь безвременно покинувшем этот мир? — начал Владимир, когда мы уселись на лавках друг против друга — Парася по одну сторону стола, Ульянов и я по другую.
— О Юрочке? — Глаза Прасковьи тут же наполнились слезами. — О Юрочке моем, родненьком? Да что ж — покинувшем-то? Не покидал он ничего. Убили его! А вы говорите — покинувшем. Насмерть убили! — закричала Анисимова.
Головы обедавших, все как одна, повернулись в нашу сторону.
— Успокойтесь, пожалуйста, Прасковья Михайловна, — убито молвил Владимир. — Ну что вы, право…
— Зачем Прасковья Михайловна-то? Шутите, что ли? — уже тихим голосом сквозь слезы проговорила Анисимова. — Парася я. Меня все Парасей кличут…
— Какие же шутки, когда мы говорим о таких печальных делах? — вступил я. — Мы очень сочувствуем вашему горю и хотим помочь. Нам важно понять, как именно получилось, что ваш жених был… э-э… лишен жизни. Какие причины могли к этому привести?
— Какие еще такие причины? — раздраженно воскликнула Прасковья. — Да от книжек все произошло!
— Почему же от книжек? — искренне изумился Владимир. — От каких?!
— От каких — не знаю, но то, что от книжек, — правда! Вот как Бог свят! — Контральто Прасковьи снова стало набирать силу. — И друзья к нему ходили с книжками, и читали они их вместе. С одним другом даже вслух читали! А как начитаются — пишут что-то… И снова читают. Я сколько раз Юрочке говорила: брось ты эти книжки, от них дурь одна да беда. Не слушал! И чуть что — шасть в библиотеку, в Александровскую-то. Или — шасть в книжный магазин. Мало ему книжек, видите ли! Вот и убили его возле книжной лавки. Я как в воду глядела!
— Прасковья Михайловна, — Владимир все никак не мог отрешиться от привычки обращаться к собеседнику по имени-отчеству и на «вы», — а что за книжки-то читал ваш жених? Не помните случайно? Не сохранились они у вас?
— Да я в них что, заглядывала, что ли? — удивленно ответствовала Прасковья. — Книжки и книжки. Толстые. Мне-то он их не читал… Хотя нет, из одной книжки Юрочка мне читывал, про цветы что-то. Мол, язык цветов… — Девушка вдруг захохотала, так же зычно, как и говорила. Мне показалось, что от столь громового смеха даже слезы на щеках Параси высохли. — Придумают же — язык цветов…
— Так сохранились у вас книжки его или нет? — снова спросил Владимир.
— Не-а, — равнодушно сказала Прасковья. — Да и к чему им у меня нахаживаться? Юрочка свои книжки дома держал. И читал их дома. Или же по друзьям ходил, там читали…
— Парася, скажите, а что это были за друзья? — спросил я. — Ну, те, с которыми Юрий Митрофанович книжки читал?
— И зачем вам это знать? — с подозрением произнесла Анисимова. — Разве Юрочку вернешь? И разве не ясно, кто убил-то его?
— Конечно, не ясно! — воскликнул Владимир. — Разве можно невинного человека в убийстве обвинять? Вот Николай Афанасьевич, он специально из Казани приехал, чтобы во всем разобраться. И спасти свою дочь от наветов. Николай Афанасьевич — отец Елены Николаевны Пересветовой, которую неправомерно обвиняют в…
— А-а-а-а-а-а! — неожиданно завопила Прасковья.
Я вздрогнул и даже вскочил на ноги. Звук был такой силы, что будь на столе стакан — непременно лопнул бы. Не только я — некоторые из обедавших тоже повскакали с мест.
— А-а-а-а-а-а! — продолжала кричать Прасковья на одной ноте. И вдруг эта нота сменилась бурей аккордов: — Люди добрые! Убивают! Что же это делается-то, а? Среди белого дня — убивают! Сначала Ленка моего Юрочку убила, а теперь папаня ейный приехал — меня добивать. Не дамся!
«Да она психическая!» — в ужасе подумал я.
— Прасковья Михайловна, уважаемая… — быстро, фальцетом заговорил Владимир. Лицо его пошло красными пятнами. — Что же вы такое вздумали?! Мы ни в коем случае не…
— Парася я! Парася! Андил коротконогий! Люди добрые, спасите! А-а-а-а-а!..
Лицо Анисимовой являло страшное зрелище. Еще несколько секунд назад миловидное, хотя и заплаканное, оно сейчас превратилось в страшную маску багрового цвета. Зрачки закатились под веки, отчего глаза смотрели бельмами, в широко открытом рту дергался, блестя обильной слюной, толстый язык.
Рабочие в блузах уже все поднялись на ноги и теперь приближались к нам с самыми угрожающими видами.
Ульянов, тоже вспрыгнув с лавки, схватил меня за рукав и потащил к выходу.
— Быстрее, Николай Афанасьевич, быстрее, — пробормотал он. — Тут явно выраженная невропатия, никакие разговоры не помогут…
В этот момент я совершил, наверное, один из самых глупых поступков в моей жизни, от которого мне стало стыдно еще раньше, чем я осознал, что же я делаю. И тем не менее поступок этот подарил несколько драгоценных секунд, без которых нам, наверное, пришлось бы туго, — я выхватил из кармана Кольт и направил его поверх голов надвигавшихся на нас людей.
— Ник-колай Аф-фанасьевич, вы ч-что? — заикаясь пролепетал Владимир.
Я молчал и, спешно продвигаясь к двери, лишь водил револьвером в воздухе.
Мы выбежали из дверей «Стряпной», и я, все еще с Кольтом в руке, стал озираться по сторонам. К счастию, наш возничий был совсем неподалеку.
Волгарь сидел нахохлившись на козлах и, казалось, ничуть не удивился, когда завидел меня, растрепанного, бегущего по улице с Кольтом наготове.
Я запрыгнул в пролетку, Владимир за мной.
— Гони! — закричал Ульянов. — Гони, милейший!
Кучер словно бы нехотя щелкнул кнутом, однако от этого медленного движения — вот что значит специалист! — лошадь, взяв с места, понеслась стрелой.
Я обернулся. Из двери «Стряпной» по одному, по двое и даже по трое выскакивали на дощатый тротуар разъяренные рабочие. Некоторые потрясали в воздухе кулаками.
Я отдышался, с удивлением взглянул на револьвер, все еще бывший у меня в руке, и бережно засунул его в карман.
— Да-а, Николай Афанасьевич, — с непонятным выражением лица, то ли уважительным, то ли осуждающим, сказал Владимир. — Не ожидал я от вас такого. Впрочем, упрекнуть мне вас не в чем. Если бы не эта… штука с револьвером… боюсь, нас оттуда не выпустили бы. Укатали бы в чаны с тестом — вот ведь сдоба получилась бы, а? — Он неожиданно и как-то неуместно хихикнул и тут же посерьезнел. — Надо же, Прасковья какова!.. На вид такая здоровая цветущая девица, а внутри — истеричка и невропатка. Хм…
На это я ничего не ответил, все еще переживая сцену, разыгравшуюся в «Стряпной». Перед моими глазами стояло багровое лицо Анисимовой с белыми глазами и дрожащим языком в разинутом рту. А в ушах звенели рвущие душу слова: «Ленка моего Юрочку убила!..»
Ульянов оправился куда быстрее меня. И воспоминания его о происшествии, только что с нами случившемся, имели совсем иной характер.
— Но ведь колоритная особа! — произнес Владимир и даже прищелкнул языком. — Помните, с каким обожанием смотрел на нее тот молодой рабочий? Которого она распинала за лишний ломоть? То-то. Среди тех, — он кивнул неопределенно, имея в виду, видимо, рабочих с мельницы, — могли бы и такие найтись, что жениха ее на тот свет пристроили. Он ведь, как ни рассуждай, их девицу увел, а сам-то — чужак. Так-то вот.
Мысль эта показалась мне заслуживающей серьезного внимания. Но, открыв рот, я задал Ульянову совсем другой вопрос, который брезжил у меня в голове, еще когда мы ехали в Старый город.
— Володя, — сказал я, — как вы могли предугадать, что нам срочно понадобится извозчик и лучше не отпускать пролетку? Неужели вы знали наперед, что с нами случится? Но почему? Разве были на то основания?
Владимир усмехнулся.
— Знать, конечно, не знал, но, скажем так, предполагал. Видите ли, Старый город нынче — рабочий район. А паровая мельница — целый рабочий городок. Ненадежный народ этот рабочий люд. Нет у меня к ним доверия…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой повествуется о превратностях ночной охоты
Не знаю уж, какие выводы сделал Владимир из нашей встречи с этой анафемской Прасковьей Анисимовой, но во мне крепко засели две вещи. Первая: не только судебный следователь Марченко верит в виновность моей Аленушки, но и много людей помимо него. И вторая: не прост, ох, не прост был этот Юрий Валуцкий, средственный техник водонасосной станции, в убийстве которого обвиняют мою бездольную дочь! Ведь встречался он с какими-то людьми, читал вместе с ними какие-то книги — уж не запрещенные ли? И не в этих ли людях, не в этих ли книгах — ключ к загадке того, что произошло в лавке Сперанского? Ну пусть не в лавке, а возле нее…
