— А если будет приказ?
Куропаткин скептически на меня посмотрел. Ну да, про то, что покровителя у меня в верхах уже нет, все знают.
Дальше мы шли молча. Как-то желания вести светские беседы не возникло. И только в экипаже сообщил подробности о смерти Сергея Александровича из последних телеграм и ответил на вопросы о состоянии Макарова. Мне тоже не до политесов, знаете ли.
Уже после обеда ко мне подошел полковник Студенников, приехавший вместе с Куропаткиным, и сообщил, что в Харбине про меня помнят, просили передать, что первый бронепоезд будет готов буквально в ближайшие две недели. Куропаткин его осмотрел по дороге в Порт-Артур и даже похвалил Чичагова. А генерал не стал все заслуги приписывать себе — упомянул и меня.
Что же, хоть какие-то хорошие известия в этом безумном дне.
* * *
Макаров сегодня выглядел намного лучше. По сравнению с тем, каким его в госпиталь тогда привезли — и вовсе бодрячком. Всё ещё бледен, похудевший, но взгляд уже не тусклый, и даже шутит понемногу.
До сих пор непривычно было видеть его без бороды и усов — бритьё понадобилось для операции на лице. Смешно, как будто половину характера срезали вместе с волосами. Но это поправимо: отрастёт. Не такая уж потеря.
Перевязка тоже порадовала. Можно, пожалуй, уверенно говорить, что всё прошло успешно. Кишечник заработал, температуры нет. Что ещё надо для счастливой жизни? И даже перелом вроде не тревожит. Когда то плечо ведь зарастёт? Срок лечения — до полугода, если без осложнений. Понятно, что море пока закрыто для Степана Осиповича, но ведь и с берега поруководить можно. Не всё потеряно, короче.
Когда перевязку закончили, я пересел к изголовью и сообщил последние вести.
Сообщение о смерти Сергея Александровича Макаров встретил спокойно, даже холодно. Только тихо сказал:
— Царствие небесное… земля ему пухом, — перекрестился здоровой рукой и затих.
Зато новость об «Агнесс» задела его по-настоящему. Он нахмурился, долго молчал, а потом всё повторял одно и то же: — Как же так… Как они могли?
Попросил найти Джевецкого — тот, видно, совсем запутался в делах и забыл дорогу в госпиталь. Пообещал прислать инженера обсудить все по подлодкам. На самом деле я даже был рад скинуть с себя эту задачу. Наломать дров тут очень легко.
Когда эмоции улеглись, Макаров сам завёл разговор о войне:
— А что там с высадкой на Ляодуне, Евгений Александрович? Кто как не вы в курсе всех последних известий.
— Высадка продолжается, — вздохнул я. — Но наши силы пока с японцами не вошли в соприкосновение. Корейцы в своем репертуаре, почти никакого сопротивления не оказали. Да и нечем им воевать, если правду сказать. По слухам, император Коджон скрылся в английском посольстве.
— Тоже мне, император, — устало улыбнулся Макаров. — Лет десять назад он год жил в нашем посольстве, ему не привыкать. Я не о нем беспокоюсь, а о Дальнем. Наши силы на Цзиньчжоуском перешейке слишком малы.
— Вполне возможно, японцы начнут использовать, Дальний, как военно-морскую базу.
— Вот где бы можно подловить их транспорты! — оживился адмирал. — Впрочем, это дело будущего. Даст Бог, удастся его отстоять.
— Я приказал ускориться с «Агнесс-3». Но ей потребуются испытания.
— Ладно, Евгений Александрович, идите, вам пора, я же вижу, как вы на часы поглядывать начали. Спасибо за заботу.
— До завтра, Степан Осипович. Извините, дела.
* * *
Следующие несколько дней прошли как в калейдоскопе. Казалось, я не успевал ничего. Тройер постоянно переносил встречи и совещания. Ел я на ходу, а домой приходил только спать и переодеться. Устал. Особенно от того, что начал видеть себя барахтающимся в зыбучих песках — каждая попытка вырваться из этого водоворота только ухудшала ситуацию. И я эту работу ненавидел. Бюрократические игрища — точно не моё.
В Порт-Артур начали прибывать поезда с мобилизованными, город все больше напоминал растревоженный улей. После нескольких облав на японских шпионов, одна из которых закончилась перестрелкой прямо в центре, появились беженцы, которые пытались уехать в центральную Россию. Но железная дорога была мобилизована под военные перевозки и сесть на поезд стало невозможно. Для этого требовалось специальное разрешение от канцелярии генерал-лейтенанта Стесселя. С ним у меня, кстати, выстроились вполне рабочие отношения и именно в его штабе меня «нагнала» срочная телеграмма. В ней самодержец благодарил меня за службу и принимал мою отставку. Которую я у него даже не просил.
Глава 21
НА БИРЖѢ
Усиленное паденіе государственныхъ и другихъ цѣнныхъ бумагъ произвело въ Петербургѣ страшную панику. Благоразумные совѣты большинства удержать бумаги и этимъ сократить дѣятельность лицъ, играющихъ на пониженіе, не помогли, и владѣльцы мелкихъ капиталовъ, обращенныхъ въ выигрышные билеты и четырехпроцентную ренту, бросились къ кассамъ Государственнаго банка для обмѣна этихъ бумагъ на обыкновенные кредитные билеты.
ЛОНДОНЪ.Англійскіе корреспонденты во Франціи вынуждены сообщать о единодушномъ сочувствіи французской печати и народа къ Россіи и рѣшительномъ осужденіи дѣйствій Японіи, признаваемыхъ всѣй Франціей возмутительными. Французы не одобряютъ подстрекательствъ нѣкоторой части англійской печати Японіи къ войнѣ. Это неодобреніе произвело здѣсь такое сильное впечатлѣніе, что среди англичанъ раздаются голоса о воздержаніи отъ нападокъ на Россію, чтобы не раздражать этимъ Францію.
БЕРЛИНЪ. Кромѣ соціалистической и еврейской печати, всѣ газеты осуждаютъ дерзкое поведеніе Японіи безъ объявленія войны, а также подзадориваніе Англіи, и возлагаютъ отвѣтственность на обоихъ. Газеты повторяютъ, что Германія не причинитъ никакихъ затрудненій своей сосѣдкѣ — Россіи.
Чудные дела творятся у них в Царском. Только похоронили с почестями Сергея Александровича, тут же начали дербанить власть. Интересно, они успели выйти из Петропавловского собора, или там же, над усыпальницей, приступили к дележу пирога? Фамилия главного интересанта мне известна. Это Безобразов. Как же, статс-секретарь, член Особого комитета по делам Дальнего Востока. Фигура, блин. Наверное, он от моего имени прошение об отставке писал?
Собственно, а чего волноваться? Ну приедет новый наместник, кто бы он ни был, сдам дела — и адью. Оставят здесь — найду чем заняться. Выгонят — из Базеля давно идут письма, обильно залитые слезами. Пациенты ропщут, стажеры рыдают, всем нужен Баталов. Без его речей с густым русским акцентом и свет не мил. Займусь медициной, хоть какую-то пользу людям приносить буду, а не вот это все — круглое носи, квадратное катай. Антонова перетащу. Вместе с лабораториями, конечно. Пусть царская власть остается с носом — ничего ей не достанется, в том числе и научные достижения. Ну их всех в болото.
Но это всё лирика. А работать надо здесь и сейчас. А то я приволок сюда кучу людей, которые согласились на эту авантюру только под моё слово, а теперь? Надо бы собрать Джевецкого и Яковлева, обсудить с ними ситуацию. Своих бросать — последнее дело. И Агнесс, она же не знает! Придется ехать в госпиталь, сообщить ей. Наверное, резиденцию освобождать надо. Срочно занять пару номеров в гостинице, пока моим именем еще можно открывать все двери в округе. Вот сейчас заеду в присутствие, отмечусь, и займусь всеми срочно возникшими вопросами.
Тройер уже всё знал. Неприятные новости ведь распространяются не по законам физики. Такое чувство, что всем поступает экстренное телепатическое сообщение.
— Евгений Александрович, разрешите, я зайду? — догнал он меня перед приемной.
— Да, конечно, — кивнул я.
Он аккуратно закрыл дверь, бросил быстрый взгляд, будто проверяя, нет ли посторонних, и сразу, без экивоков, спросил:
— Ваше превосходительство, вы возьмете меня с собой?
— Помилуйте, Валериан Дмитриевич, я и сам не знаю, куда отправлюсь. В конце концов, мне могут просто указать на дверь, со службы.
