— Я на всё согласен. Если отставят — так тому и быть. Может, у вас в Базеле место найдется? Вы ведь знаете: работать я умею, на сторону от меня ничего не уйдет. Служить буду только вам. Если вернусь в Петербург, мне там сразу припомнят и великого князя, и вас. Запрут на самую глухую должность согласно чину, и буду сидеть там до выслуги.
Я задумался. Трудяга он и вправду знатный. Профессионал. Делает всё в рамках своих обязанностей, и даже больше. Что ничего сливать не будет — пожалуй, поверю. А в Швейцарии… занятие найдется. Хороших работников можно и на вырост брать, в ожидании, когда пригодятся. Исключительно из соображений, чтобы не пропали никуда.
— Давайте дождемся окончательных решений. А там я подумаю, где вас применить. «Нет» не говорю. Но нужна определенность, хоть на ближайшее время.
— Благодарю, ваше сиятельство, — поклонился Тройер, и пошел к двери.
— Подождите, Валериан Дмитриевич.
— Да? — чуть вздрогнул он.
— Найдите срочно гостиницу или отдельный дом для меня. Особняк освобождать надо.
— Конечно, сейчас займусь, — немного растерянно ответил помощник, и вышел.
пТолько открыл папку с бумагами на срочную подпись, как доложили о визите Куропаткина. Неожиданно. Отношения у нас установились ровные, на уровне поздороваться при встрече. Вряд ли он испытывает ко мне какие-то чувства — скорее, я вообще вне его зоны интересов. Впрочем, взаимно.
— Просите, конечно, — сказал я, и закрыл папку. — И чаю подайте.
— Здравствуйте, Евгений Александрович, — Куропаткин подошел к столу и подал руку, да так быстро, что застал меня в середине перехода из сидячего положения в стоячее.
— Здравствуйте, Алексей Николаевич. Присаживайтесь, пожалуйста, сейчас чай подадут.
— Вот и хорошо, — улыбнулся генерал.
Всё страньше и страньше. Это моя отставка так изменила его отношение?
— Вам что к чаю? Баранки есть, конфеты, варенье. Клубничное вроде, не помню, извините.
— Да что угодно, не беспокойтесь. Соболезную вашей отставке.
— Лучше поздравьте. Особо не рвался на Олимп, и в целом рад, что так быстро всё разрешилось.
— Даже так? — Куропаткин удивленно поднял брови. — Ну что же, адмиралу Алексееву здесь всё знакомо… Вы же знаете, что его снова назначили наместником?
Вот это новость! Рука дернулась и я даже пролил чай на блюдце. Власть безобразовской клики впечатляла. Так быстро вернуть покровителя… Для меня это плохо. Алексеев ничего не забыл, ничего не простил. Надо отправить еще одну телеграмму Ли Хуану. Единственный человек, который у меня остался при дворе. Разумеется, если не считать Склифосовского. Впрочем, Николай Васильевич никогда не обладал талантом политической интриги. Да и здоровье его подводит всё сильнее.
— До меня еще эти известия не дошли. Видать, совсем в расчет брать перестали. Но это всё меняет. Надо срочно приводить особняк в исходное состояние.
— А что там было?
— Пустота. Даже дрова куда-то дели. Впрочем, нет, в одном помещении сохранилась штора. Правда, не совсем целая.
Алексей Николаевич только хмыкнул. Мотай на ус, тебе с этим перцем еще службу тащить.
— Евгений Александрович, — вдруг начал он с заминкой. — А что с противопульными шлемами?
— Лежат в ящиках, что с ними станется? Вы ведь сами…
— Я помню. Погорячился, был неправ. Я подумал, что в местах огневого соприкосновения… вне строя… как раз и можно было… В качестве эксперимента.
Хитро придумал.
— Не вижу трудностей. Присылайте людей, я отдам распоряжение, передадут вам.
Надо бы ущипнуть себя, может, я сплю?
Впрочем, чего это я все про себя. Надо позаботиться о людях. Макаров в обиду Джевецкого не даст, а вот Яковлев… Попросил Куропаткина задержаться еще на минутку, начал объяснять важность авиации в войне. В Гатчине уже проводили опыты с авиаразведкой, тут генерал сразу пообещал оказать всю возможную помощь. Так сказать, взял под личный контроль. Гора с плеч!
* * *
Начальник госпиталя, как водится, уже стоял на пороге, словно караул нес. Может, у них там действительно кто-то дежурит у окна, чтобы заранее сигналить Перевезову? А иначе как он всегда успевает спуститься вовремя? Впрочем, выбора нет — отмахнёшься от доклада, ещё и обидится.
— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — я пожал ему руку. — Агнесс Григорьевна здесь?
— Так точно, ваше превосходительство, вместе с сестрами…
— Будьте добры, передайте, чтобы подошла в перевязочную. И пусть готовят Степана Осиповича.
Я зашёл в кабинет начальника и переоделся. В перевязочную в уличной одежде — себя не уважать. Вся работа коту под хвост, хоть с панацеумом, хоть без. Две минуты — и готов, а Агнесс уже ждала у дверей, опередила.
— Что-то случилось? — спросила она, чуть встревоженно.
— Да, меня отправили в отставку.
— Слава тебе, Господи! — перекрестилась она, облегчённо выдохнув. — Дошли мои молитвы! Не нужна тебе эта служба, ясно было с самого начала — не твоё. Как обычно: попользовались и выбросили. Надо собираться и уезжать побыстрее.
— Не всё так просто, — покачал я головой. — Дела сдать надо, людей устроить. Они же за мной поехали, а я их брошу?
Договорить не успел — привезли адмирала. Макаров выглядел поживее, на щеках выступил лёгкий румянец. Сначала я не собирался говорить ему об отставке, но смысла скрывать не было — всё равно разболтают.
— Какая несправедливость! — вспыхнул он. — Я этого так не оставлю! Сегодня же отправлю телеграмму в Царское!
Агнесс молча подала мне ватный шарик со спиртом, внимательно наблюдая за реакцией.
— И очень зря, — покачал я головой. — Сейчас там дуют совсем другие ветры. Лучше переждать.
А там я укачу в Швейцарию — и будь что будет. Как говорится, либо ишак сдохнет, либо падишах. Второе даже вероятнее — семнадцатый год всё ближе. Сами себя в могилу загоняют и не замечают. Озлобление народа дойдёт до пика в пятом году, а через двенадцать лет всё посыплется.
На выходе из перевязочной я взял жену под руку:
— Ты же совсем не видела города. Как насчёт прогулки? В особняке всё равно покоя нет — собирают вещи. Когда еще увидишь Порт-Артур?
Может и никогда, если город и крепость все-таки сдадут.
Агнесс оживилась, радостно кивнула и побежала предупредить главную сестру. А мне осталось только приказать извозчику положить в сани тёплый полог.
* * *
Морозный воздух доставал даже под медвежьей полостью. Сани скользили по обледенелой дороге, подпрыгивая на колеях, выбитых пушками — будто сам Порт-Артур не желал пускать чужаков в своё каменное нутро. Слева, за полосой застывшего прибоя, высились жёлто-серые скалы — сейчас совершенно голые. Ни травинки, ни кривого соснового сучка. Только чайки, режущие крыльями свинцовое небо, да рёв волн, бьющихся о берег в бесконечном штурме.
«Не город, а крепость на краю света», — подумал я, кутаясь в башлык. Санный полоз заскрипел, ныряя в тень горного хребта. Лошади фыркали, выбивая из ноздрей пар, похожий на пороховой дым.
— На Золотую гору! — крикнул я вознице, и он рванул вожжи, сворачивая на тропу, где снег лежал нетронутым, будто саван.
Чем выше мы поднимались, тем сильнее ветер выл в ушах, пронизывая до костей. Но когда сани остановились на вершине, дыхание перехватило — не от холода, а от вида.
Я спрыгнул вниз, подал руку Агнесс.
— Вот он, Артур, — сказал я, указывая вниз.
Под нами, будто в ладони, лежал Восточный бассейн: ветер причудливо загнул волны, шедшие к берегу большой дугой. Дальше, у подножия Перепелочной горы, жался Старый город — крыши фанз с загнутыми краями, узкие улочки, вдоль которых ветер гонял сорванные листки объявлений и обрывки тряпья. За ним чернела гора Большая, мрачная и неприступная, а у её подножия, словно растекшаяся глина, клубился дымками Новый китайский город — лабиринт из глины и соломы. Местный аналог цыганского самостроя из горбыля и картонных коробок. Или фавел, если на иностранном.
