исключения.
Ведь сельская местность – это не только очаг бедности, но и очаг бунта, даже если острая социальная напряженность часто скрыта, замаскирована кажущейся покорностью масс. Например, северо-восток Бразилии на первый взгляд кажется оплотом фатализма, где жители принимают смерть от голода так же спокойно, как наступление ночи в конце каждого дня. Но не так уж давно, в конце концов, были мистические взрывы, когда жители северо-востока сражались вместе со своими мессиями, эксцентричными апостолами, поднимая кресты и ружья против армии, чтобы принести на эту землю царство небесное. Были и яростные волны насилия со стороны кангасейрос – фанатиков и бандитов. В Бразилии идеалисты и мстители всегда шли рядом, сопровождая слепую лавину протеста отчаявшихся крестьян [122]. Позже крестьянские союзы переняли и углубили эти традиции борьбы.
Военная диктатура, захватившая власть в Бразилии в 1964 году, не замедлила объявить о проведении аграрной реформы. Бразильский институт аграрной реформы, как отметил бразильский писатель и журналист Пауло Шиллинг, представляет собой уникальный случай в мире: вместо того чтобы распределять землю среди крестьян, он занимается их изгнанием, возвращая крупным землевладельцам участки, которые были самовольно захвачены или экспроприированы предыдущими правительствами. В 1966 и 1967 годах, до того как цензура прессы была ужесточена, газеты часто сообщали о захватах, поджогах и преследованиях, которые полиция проводила по приказу этого усердно трудящегося института. Другая аграрная реформа, достойная упоминания в антологии, была проведена в Эквадоре в 1964 году. Правительство распределяло только неплодородные земли, одновременно способствуя концентрации земель высокого качества в руках крупных землевладельцев. Половина земель, распределенных в рамках аграрной реформы в Венесуэле с 1960 года, принадлежала государству; крупные коммерческие плантации остались нетронутыми, а пострадавшие от экспроприации землевладельцы получили такие высокие компенсации, что извлекли из этого значительные выгоды и приобрели новые земли в других регионах.
Аргентинский диктатор Хуан Карлос Онгания был близок к тому, чтобы досрочно завершить свое правление на два года раньше, когда в 1968 году попытался ввести новый налоговый режим для сельскохозяйственных земель. Проект предполагал обложение налогом неплодородных «пустующих равнин» более высокими ставками, чем обрабатываемые площади. Аргентинская земельная олигархия подняла шум, мобилизовала своих сторонников в генеральном штабе, и Онгания был вынужден отказаться от своих «еретических» намерений. Аргентина, как и Уругвай, обладает естественно плодородными пастбищами, которые благодаря мягкому климату позволили стране достигнуть относительного процветания в Латинской Америке. Однако эрозия безжалостно разрушает обширные равнины, которые не используются ни для посевов, ни для выпаса скота. То же самое происходит со значительной частью миллионов гектаров, выделенных под экстенсивное скотоводство. Как и в Уругвае, хотя и в меньшей степени, экстенсивное земледелие лежит в основе кризиса, потрясшего аргентинскую экономику в 1960-х годах. Аргентинские землевладельцы не проявляют достаточного интереса к внедрению технических инноваций в сельском хозяйстве. Производительность остается низкой, потому что так выгоднее; закон прибыли сильнее всех остальных законов. Расширение земельных владений за счет покупки новых участков оказывается более прибыльным и менее рискованным решением, чем внедрение современных технологий для интенсивного производства [123].
В 1931 году Общество землевладельцев противопоставляло трактору лошадь. «Фермеры-скотоводы! – провозглашали его руководители. – Обрабатывая поля с помощью лошадей, вы защищаете свои интересы и интересы страны!» И даже 20 лет спустя оно продолжало уверять, как сказал один известный военный: «Легче накормить лошадь травой, чем залить бензин в бак тяжелого грузовика» [124]. Согласно данным ЭКЛАК, в Аргентине, пропорционально площади пахотных земель, тракторов в 16 раз меньше, чем во Франции, и в 19 раз меньше, чем в Великобритании. Потребление удобрений на душу населения также в 140 раз меньше, чем в Западной Германии [125]. Урожайность пшеницы, кукурузы и хлопка в аргентинском сельском хозяйстве значительно ниже, чем в развитых странах.
Хуан Доминго Перон[83] бросил вызов интересам аргентинской землевладельческой олигархии, когда ввел устав для рабочих и обязательное соблюдение минимальной заработной платы в сельском хозяйстве. В 1944 году Общество землевладельцев заявило: «При установлении уровня заработной платы первоочередной задачей является определение стандартов жизни обычного рабочего. Иногда их материальные потребности настолько ограничены, что излишки направляются на социально малоинтересные цели». Общество землевладельцев продолжает говорить о рабочих так, как будто рассуждает о животных, а их обмен мнениями о скромных потребностях рабочих невольно дает ключ к пониманию ограничений для развития аргентинской промышленности: внутренний рынок недостаточно расширяется и углубляется. Экономическая политика, проводимая Пероном, так и не смогла сломать структуру сельскохозяйственной отсталости. В июне 1952 года, выступая в театре «Колон», Перон опроверг слухи о своих намерениях провести аграрную реформу. На это Общество землевладельцев официально откликнулось: «Великолепно сказано».
В Боливии благодаря аграрной реформе 1952 года заметно улучшилось питание в обширных сельских районах Альтиплано, и настолько, что даже были зафиксированы изменения в росте крестьян. Однако в целом население Боливии по-прежнему потребляет лишь около 60 % необходимых белков и пятую часть необходимого кальция для поддержания минимально приемлемого уровня рациона питания, а в сельских районах дефицит еще более выражен, чем в этих средних показателях. Нельзя сказать, что аграрная реформа потерпела неудачу, но распределение высокогорных земель не изменило положения дел: Боливии и по сей день приходится тратить пятую часть валютных поступлений на импорт продовольствия из-за рубежа.
Аграрная реформа, проводимая с 1969 года перуанским военным правительством, являет собой опыт глубоких преобразований. Что касается экспроприации некоторых чилийских латифундий правительством Эдуардо Фрея, президента Чили с 1964 по 1970 год, то справедливо будет признать, что она открыла путь к радикальной аграрной реформе, которую новый президент Сальвадор Альенде проводит в те минуты, когда я пишу эти строки[84].
Рассказ о 13 северных колониях и о том, как важно не быть важной колонией
Частное присвоение земель в Латинской Америке всегда опережало их эффективное использование. Самые отсталые черты существующей системы землевладения появились не в периоды кризисов, а именно в эпохи наибольшего процветания. И наоборот, периоды экономической депрессии ослабляли жадность латифундистов к завоеванию новых территорий. Например, в Бразилии упадок сахарной индустрии и фактическое исчезновение золота и алмазов в период между 1820 и 1850 годами сделали возможным принятие законодательства, которое гарантировало право собственности на землю тем, кто ее занимал и обрабатывал. В 1850 году в связи с ростом популярности кофе как нового «короля продукции», была принята Земельная реформа, разработанная в интересах политиков и военных олигархического режима, чтобы лишить права собственности на землю тех, кто ее обрабатывал, по мере освоения огромных внутренних территорий страны на юге и западе. Эта реформа «была усилена и подтверждена многочисленными последующими законодательными актами, которые устанавливали покупку как единственный способ получения земли
