бокалы из британского хрусталя за свободу торговли. В моду вошли самые громкие республиканские лозунги европейской буржуазии: наши страны служили интересам английских промышленников и французских мыслителей. Но какая же это была «национальная буржуазия», состоящая из землевладельцев, крупных торговцев, спекулянтов, политиков в сюртуках и оторванных от народа ученых? Латинская Америка вскоре обзавелась буржуазными конституциями с либеральными формулировками, но так и не породила буржуазию созидательную, как в Европе или Северной Америке, которая бы видела свою историческую миссию в развитии сильного национального капитализма. Буржуазия этих земель возникла как простой инструмент международного капитализма, процветающая часть глобального механизма, который истощал колонии и полуколонии. Торговцы, ростовщики и предприниматели, захватившие политическую власть, не были заинтересованы в развитии местных производств, которые умирали еще в зародыше, когда свободная торговля открывала двери для лавины британских товаров. Их партнеры, землевладельцы, со своей стороны, не стремились решить «аграрный вопрос», за исключением случаев, когда это соответствовало их интересам. Весь XIX век латифундии утверждались благодаря грабежу. Аграрная реформа в регионе стала знаменем, которое подняли слишком рано.
Экономическое разочарование, социальное разочарование, национальное разочарование: за независимостью последовала история предательств, и Латинская Америка, разорванная новыми границами, по-прежнему была обречена на монокультуру и зависимость. В 1824 году Симон Боливар издал «Декрет Трухильо» о защите индейцев Перу и реорганизации системы аграрной собственности: его законодательные положения не затронули привилегий перуанской олигархии, которые остались неизменными, несмотря на благие намерения Освободителя[76], а индейцев продолжали эксплуатировать, как и прежде. В Мексике Идальго и Морелос потерпели поражение задолго до того, и пройдет еще не одно столетие, прежде чем их борьба за освобождение униженных и отвоевание узурпированных земель даст плоды.
На юге страны Хосе Артигас[77] попытался провести аграрную революцию. Этот каудильо, чей образ так злобно оклеветан и извращен официальной историей, с 1811 по 1820 год возглавил в героической борьбе народные массы на территориях, которые сегодня занимают Уругвай и аргентинские провинции Санта-Фе, Корриентес, Энтре-Риос, Мисьонес и Кордова. Артигас стремился заложить экономические, социальные и политические основы Великой Родины в границах бывшего вице-королевства Рио-де-ла-Плата и был самым значимым и проницательным из федеральных лидеров, сражавшихся против уничтожающего централизма города-порта Буэнос-Айрес. Он боролся против испанцев и португальцев, а в конце концов его силы были разгромлены двойным ударом Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айреса – инструментов Британской империи, а также олигархией, которая, верная своему стилю, предала его, как только вождь обнародовал программу социальных преобразований, расходившуюся с их интересами.
За Артигасом шли вооруженные копьями патриоты. В основном это были бедные крестьяне, вольные гаучо[78], индейцы, которые в борьбе возвращали себе чувство достоинства, и рабы, обретавшие свободу, вступая в армию независимости. Революция пастухов-наездников поджигала прерии. Предательство Буэнос-Айреса, оставившего в 1811 году территорию, которую сегодня занимает Уругвай, в руках испанской власти и португальских войск, вызвало массовый отток населения на север. Вооруженный народ двинулся в путь; мужчины и женщины, старые и молодые, оставили все, бесконечным караваном паломников следуя за вождем. На севере, на реке Уругвай, Артигас разбил лагерь со своими лошадьми и повозками, и вскоре после этого он основал там же, на севере, свое правительство. В 1815 году Артигас контролировал огромные территории из своего лагеря в Пурификасьон, в Пайсанду. «Как вы думаете, что я увидел? – делился впечатлениями один английский путешественник. – Его Превосходительство Господин Защитник половины Нового Света сидел на бычьей голове у костра, горящего на грязной земле его хижины, ел жареное мясо и пил джин из коровьего рога! Его окружала дюжина офицеров в обносках…» [99]. Со всех сторон к нему галопом неслись солдаты, адъютанты и разведчики. Вышагивая, заложив руки за спину, Артигас диктовал революционные декреты своего правительства. Два секретаря – тогда еще не существовало копировальной бумаги – записывали его указания. Так родилась первая аграрная реформа Латинской Америки, которая действовала в течение года в «Восточной провинции», ныне Уругвае, и была уничтожена новой португальской интервенцией, когда олигархия открыла двери Монтевидео для генерала Карлоса Фредерико Лекора, приветствовала его как освободителя и провела под балдахином на торжественный молебен, воздавая честь захватчику перед алтарем кафедрального собора. Ранее Артигас также ввел таможенные правила, которые облагали высоким налогом импорт иностранных товаров, конкурировавших с местными производствами и ремеслами, которые были достаточно развиты в некоторых регионах, ныне входящих в состав Аргентины и находившихся тогда под властью вождя. В то же время он освобождал от налогов ввоз производственных средств, необходимых для экономического развития, и вводил незначительные пошлины на американские товары, такие как парагвайский мате и табак [100]. Могильщики революции похоронили и таможенный регламент.
Аграрный кодекс 1815 года – свободная земля, свободные люди – стал «наиболее прогрессивной и славной конституцией» [101], которую когда-либо знали уругвайцы. Идеи Педро Родригеса де Кампоманеса и Гаспара Мельчора де Ховельяноса из реформаторского цикла Карла III, несомненно, повлияли на регламент Артигаса, но в конечном итоге он возник как революционный ответ на национальную необходимость в восстановлении экономики и социальной справедливости. Кодекс предписывал экспроприацию и распределение земель «плохих европейцев и худших американцев», покинувших страну в результате революции и не получивших помилования. Земли врагов изымались без какой-либо компенсации, а, что важно, врагам принадлежало подавляющее большинство латифундий. Детей не наказывали за вину их родителей: им предоставлялись те же права, что и бедным патриотам. Земли распределялись в соответствии с принципом «самые несчастные будут наиболее привилегированными». В представлении Артигаса индейцы обладали «главным правом» на землю. Суть этой аграрной реформы заключалась в том, чтобы наделить землей бедняков, превращая гаучо, привыкших к кочевой жизни войны, нелегальному труду и контрабанде в мирное время, в оседлых землевладельцев. Впоследствии правительства бассейна Ла-Платы жестоко подавят гаучо, заставляя их насильственно работать на больших латифундиях, но Артигас хотел сделать их собственниками: «Мятежные гаучо начинали находить вкус к честному труду, строили хижины и загоны для скота, засевали свои первые участки земли» [102]. Иностранная интервенция положила всему конец. Олигархия подняла голову и взяла реванш. Законодательство отказалось признавать действительность земельных дарений, произведенных Артигасом. С 1820 года и до конца века бедных патриотов, которым были предоставлены земли в рамках аграрной реформы, изгоняли с их участков с оружием в руках. Им не оставалось «другой земли, кроме их могил». Потерпев поражение, Артигас отправился в Парагвай, чтобы умереть в одиночестве после долгого изгнания, прожитого в аскезе и молчании. Земельные документы, выданные им, не имели никакой юридической силы: прокурор правительства Бернардо Бустаманте утверждал, что «с первого взгляда можно было увидеть ничтожность, характеризующую эти документы». Тем временем его правительство после восстановления «порядка» готовилось торжественно отметить
